– Где была эта ненужная тебе вещь?
– Эта ненужная вещь была на плите, – сказал Алёша.
Она, крякнув, втащила круг на плиту.
– Алёша, боже мой! Я не могу сейчас выйти с тобой гулять. Мы должны с мамой разобрать багаж. Дай же мне, мой мальчик, слово, что ты не сойдёшь по этой лестнице ни на одну ступень! – произнесла Ольга Адамовна и посмотрела вверх, словно призывая наивысшего свидетеля.
– Я не сойду по этой лестнице ни на ступень, – повторил Алёша совсем так, как повторял на занятиях французским языком, и тоже поднял довольно хитрые глаза к потолку.
Когда Ольга Адамовна ушла, он минуту оглядывался с разочарованием: в комнате ничего, кроме спасательного круга, не обнаружилось. Неизвестно почему здесь находилась плита. Может быть, это было нечто вроде летней кухни.
Он вспомнил о противоположной двери в коридоре и пошёл к ней. Она была закрыта, но отворилась легко, едва он нажал. Здесь так же много обреталось вещей, как в коридоре, однако они были освещены двумя окнами, выходившими на улицу. Очевидно, тут жил Арсений Романович: застланная порванным одеялом кровать, письменный стол, похожий на прилавок слесаря и починщика керосинок, стопки, связки, штабеля и горы пожелтевших книг, плюшевое потёртое кресло с одним подлокотником, этажерка с цветастой посудой и пробитыми весьма разнообразно стёклами – все говорило о жизни человека деятельных и даже бурных интересов.
Алёша всунул в притворённую дверь сначала нос, потом голову, потом плечо и одну ногу, потом не вошёл, а вобрал себя в комнату всего целиком. Но он сделал только единственный шаг.
Внезапно стену пронзили крики двух ярых голосов. Что-то упало, покатилось, застукало, крики превратились в кряхтенье, рычанье, посыпались удары, стало ясно озлобленное бормотанье, приговариванье, и вдруг – грохоча – из распахнувшейся двери слева (которую Алёша не успел заметить) в комнату вывалились двое сцепившихся мальчишек. Алёша отшатнулся и этим испуганным движением наглухо захлопнул за собою дверь. Он был наедине с лихими драчунами. Они колошматили друг друга исступлённо, ухватившись за растерзанную книгу и стараясь ткнуть ею в лицо, в то же время бутузя свободными руками бока, спины, головы, плечи – всё, что подворачивалось под быстрые кулаки. Все больше вырывалось из книги растерзанных листов, летавших и садившихся вокруг, как голуби, все жёстче, точно швейная машинка, барабанили кулаки, и Алёша не мог разобрать, какому из мальчишек попадало больше, кто брал верх, кто сдавал. Ему показалось – страшные бойцы убьют друг друга насмерть. Они менялись местами, увёртывались, пригибались до пола, подскакивали, и в мелькании, в трепете, в завихрениях рваной бумаги он лишь разглядел, что один мальчишка был рыжеватый, а другой беленький – такой же, как сам Алёша, – и что они были больше его. Ладони у Алёши похолодели и взмокли, он думал, что надо убежать, но не мог шевельнуться и не мог оторвать глаз от содрогавшего сердце жуткого и великолепного зрелища. Он ничего не понимал из оборванных, как клочья книги, лютых словечек, которые выжимали из себя, кряхтя и захлёбываясь, мальчишки, но, сдерживая своё боязливое дыханье, он тоже начинал незаметно покряхтывать и что-то лепетать.
– Съел? – улавливал Алёша сквозь шипенье, удары, треск, шум, стук и топот возни. – На ещё, на!.. Слопал?.. Получай!.. Сам получай, сам, сам!.. На, на!.. На ещё!.. Раз!.. раз… ать… ать!.. На!.. А!..
Наконец в руках мальчишек остался от книги пустой переплёт. Рыжий вырвал его, отскочил, с размаха бросил им в лицо беленькому и крикнул:
– Вот твой Конан-Дойль! Жри!
Но беленький увернулся и опять беззаветно налетел на рыжего, присказывая:
– Я тебя!.. наконандойлю!
Они заработали в четыре руки поверх низко, по-телячьи опущенных голов, но ненадолго. Промахнувшись раза два, они отошли недалеко друг от друга, утёрлись рукавами, всхлипывая и дыша со свистом, распоясались, подтянули штаны, одёрнули рубашки, застегнули пояса, ещё раз утёрли красные поцарапанные лица, но уже не рукавами, а ладонями, и посмотрели – не осталось ли кровавых следов. Но лица пострадали гораздо меньше книги.
– Попало? – сказал рыжий.
– Тебе ещё не так попадёт, постой! – отозвался беленький.
Они помолчали, продолжая приводить себя в порядок и оглядывая поле брани. Беленький первый поднял с пола несколько листов и внимательно посмотрел на страницы.
– Вот тебе от Арсения Романыча теперь будет!
– Это тебе будет. Ты зачем рвал у меня книжку?
– А ты чего её стащил с полки?
– А ты зачем её запрятал? Сам соврал, что не нашёл, а сам нарочно запрятал.
– Я её нашёл, я первый и должен был читать. Все равно потом бы дал тебе.
– А чего ты врал? Я по носу видел, что врёшь, когда ты подлизывался к Арсению Романычу.
– Я не подлиза. Это ты подлиза.
– Да, как бы не так! Каким голоском засюсюкал: «Арсений Романыч, если мы найдём Конан-Дойля, можно нам взять?» А сам уж давно нашёл и запрятал нарочно черте куда, под географию!
– А тебе чего надо в географии! Полез!
– Чего надо! Я знал, куда запрячешь. У меня нос тонкий.
– Тонкий! Вот я тебе расквашу, он будет толстый.
– Расквась! – сказал рыжий и начал засучивать рукав.
Но все обошлось. Постояв, он тоже поднял с пола листочек.
– Пашка, у тебя какая страница? – спросил беленький немного погодя.
– Семьдесят пятая. А у тебя?
– Одиннадцатая и потом дальше, до шестнадцатой.
– Давай разложим на постели, а потом как следует сложим.
– Мы её склеим. Я у дедушки возьму клейкой бумаги, у него есть.
Присев на корточки, они стали ползать, вытаскивая листы из-под кровати, стола и кресла и передавая друг другу. После драки они стояли лицом к окнам, да были к тому же так поглощены своей ссорой, что ничего, кроме себя, не видали. Взявшись собирать книгу, они неминуемо должны были подползти к Алёше: некоторые листочки долетели до его ног. Он уже хотел помочь подбирать, потому что страх прошёл и он очень был рад, что после такого отчаянного сражения не оказалось даже тяжело раненных. Но сначала надо было объявиться. Он решил покашлять. И как раз в этот момент рыжий распрямился, оглядывая комнату, и прямо упёрся своим жёлтым бесстрашным взором в Алёшу.
– Это что? – спросил он. – Ты чей? Витя, смотри!
Но беленький уже подходил и глядел на Алёшу тоже необыкновенно бесстрашными и потому пугающими глазами.
– Наверно – которые приехали к Арсению Романычу из Петрограда, – сказал он.
– Ты из Петрограда? – спросил Пашка.
– Да, – ответил Алёша и поперхнулся слюнкой.
– Чего особенного нашёл в тебе Арсений Романыч! – удивился Пашка.
– Ты что же – все видел? – спросил Витя.
– Да. Извините, – сказал Алёша, поклонившись.
– Ничего. Мы не боимся, – сказал Пашка. – Как тебя зовут?
– Меня Алёшей.
– Сколько тебе лет?
– Семь-восьмой, – выговорил Алёша в одно слово.
– Мы саратовские, вот я и Витька, а нам восемнадцать лет. А ты петроградский, а тебе всего семь.
– Да, какой хитрый! Так не считают – двоих вместе! – посмелел Алёша.
– Тебе не выгодно. Трусишь, что мы старше. Ну, выходи, козюлька, на одну левую руку! Хочешь? – вызывающе сказал Пашка.
– Нет, не хочу. Мне Ольга Адамовна запрещает драться, – упавшим голосом признался Алёша.
– Это кто?
– Моя бонна.
– Это что?
– Гувернантка, – разъяснил Витя.
– Ты больше слушайся своей губернаторши, – сказал Пашка. – Этак тебе всё запретят, если слушаться будешь.
– Ну, собирай листочки, Алёша, – приказал Витя.
Алёша мигом опустился на колени и с восторгом полного избавления от страха начал ползать. Он вскакивал, подняв два-три листочка, отдавал их мальчикам, опять становился на колени, опять вскакивал и так добрался до той комнаты, откуда выскочили драчуны. Тут он увидел высокие длинные полки с книгами, не в особенном порядке, но расставленные и не очень пыльные.