– Кто же преследует милосердие? – спросил студент (его пригласили, потому что он лечил Лизу впрыскиваниями кальция). – Возьмите народное здравоохранение, которому предстоит…
– Ну что же это за милосердие, – шутливо вмешалась Лиза, – когда вы вот такой иголкой – прямо в мясо!
Она была хороша в своём убранстве, знала это, и её немного задевало, что гости захмелели, понесли вздор, отвлекая от неё Ознобишина и забывая, что ведь это свадьба и всё должно быть полно счастья. Ей показалось, что только сын любуется ею чаще и больше других. Она налила ему бокал свекольного морса.
– Это ты должен за меня, за себя и за Анатолия Михайловича с нами.
Она с радостью смотрела, как жадно Витя глотал, краснея я восторженно глядя ей в лицо.
Нет, всё-таки это была настоящая свадьба, хотя и с извозчиками вместо карет, с морсом вместо шампанского, без музыки и новых туалетов. Не торжественная, но приподнятая значительность лежала на каждом предмете комнат, по крайней мере – взгляд Лизы придавал им эту особенность.
Гости скоро разошлись – до того часа, после которого запрещено было ходить по улицам, – и дом наполнился торопливым звеньканьем и стуком уборки.
Когда навели порядок, Анатолий Михайлович сел рядом с Лизой на диванчик. Он обнял обеими руками её руку и своим преданным взором с хитринкой безмолвно сказал, что теперь достигнуто то, к чему оба стремились, что у них теперь семья, нора, скорлупа, в которой можно, прижавшись друг к другу, укрыться от непогод человечества.
– Я такой богач! Все, что есть твоего, – проговорил он после молчанья, – сейчас моё. Спасибо тебе.
– Уже давно твоё, – ответила Лиза.
– Теперь по-настоящему, без остатка. Как в старинных купчих крепостях говорилось, знаешь? С хлебом стоячим, и молоченым, и в земле посеянным…
Они услышали покашливанье за дверью. Анатолий Михайлович встал.
Матвей, старик сосед, топтался в коридоре, стесняясь постучать. Оказалось, пришёл с улицы какой-то мужчина и, хотя Матвей сказал ему, что время неудобное – после свадьбы! – настаивает, чтобы его допустили к Лизавете Меркурьевне. Может, вернулся кто из гостей? Нет, это чужой, который себя не называет.
Лиза вышла на шептанье в коридор, сразу встревожилась, велела пустить.
Минутой позже Анатолий Михайлович привёл незнакомца в комнаты.
Это был низенький человек неопределённого возраста, несмелых манер, с лентой седины на темени, давно не бритый. Перебирая пальцами поля соломенной шляпы, он внимательно осмотрелся и быстро проверил, застегнут ли на все пуговицы пиджак. Видимо, он был озабочен, чтобы внешность не помешала расположить к нему хозяев дома.
– Я – могу? – спросил он тихо и опять скользнул глазами по стенам комнаты.
– Что вам угодно? – невольно тихо, как он, спросила Лиза.
– Лизавета Меркурьевна?
– Да, да, пожалуйста, говорите.
– Считая долгом выполнить обещание, которое дал вашему родителю, я поспешил вас разыскать… извините, не в урочный час.
– Вы от отца?
– Если вы будете Меркурию Авдеевичу дочерью, то я имел бы…
– Я дочь Меркурия Авдеевича Мешкова. Вы от него? Из Хвалынска?
– Нет, я здешний.
– Но вы были… вы приехали из Хвалынска?
– Имела место случайность, которая привела увидеть вашего родителя неожиданно, как для меня, так равно…
– Вы виделись?.. Что с моим отцом? – громко вырвалось у Лизы, и она не шагнула вперёд, к чему толкал её вдруг поразивший страх, но отшатнулась и туго сдавила руку мужа. Она уже ясно видела в низеньком приличном господине недоброе, знала, что он конторским своим языком объявит сейчас беду, и все в ней готовилось встретить удар, и словно только рука мужа, которую она сильнее и сильнее сжимала, могла помочь ей собрать силы.
– Вы видели Меркурия Авдеевича не в Хвалынске? А где же? – спросил Ознобишин, поглаживая руку Лизы.
– Я здешний, как вам доложил, и никогда выезжать из города не имел намерения. Но, волей независимой случайности, выехал не так давно… гораздо точнее, очутился вывезенным неотдаленно, и к моему счастью, не на продолжительный срок.
– Вы хотели о Меркурии Авдеевиче, – сказал Ознобишин.
– Совершенно верно. О том, на каком случайном основании с ним встретился. Я имел неприятность быть вывезенным на Коренную. Изволите знать?
– На Коренную? – переспросил Ознобишин, хотя, очевидно, переспрашивать ему было не нужно, потому что он тотчас осунулся и в испуге глянул на Лизу.
– Что это? – спросила она, тоже понимая, о чём шла речь, но ещё не желая признаться себе, что все понимает.
– На баржу, – объяснил деликатный человек. – Был вывезен на баржу. И сегодня отпущен, в силу полной выясненности досадного недоразумения. Отпущен в Покровск, и оттуда на пароме прибыл сюда, и поспешил к вам, не теряя времени. В исполнение долга обещания.
– Он… там? – спросила Лиза, вытягиваясь, будто вырастая на виду у всех.
– К печальному сожалению, извините, в настоящий момент Меркурий Авдеевич на барже…
Лиза всем телом прижалась к мужу. Он обнял её, подвёл к диванчику, и она села.
– Вы, безусловно, меня извините, но я – как человек слова, а также в интересах вашего родителя, с которым последнее время содержался вместе. Он меня очень просил, и я дал обещание передать, как для него дорога в его прискорбном положении каждая минута.
– Какая минута? Для чего? – уже действительно не понимая, сказала Лиза.
– Ваш родитель попал в нехорошее общество. И был доставлен по этапу водой, как я сейчас по вашим словам могу судить, из Хвалынска. Меркурий Авдеевич сам мне про это не говорил. И, по прибытии с этапом, оставлен на воде. То есть путём переведения на баржу, поскольку плавучая тюрьма была ближе прочих таких мест. Общество, в котором он задержан, состояло, собственно, из одной личности. Но личность, как мне Меркурий Авдеевич высказал, нехорошая. Извините, бывший жандарм. Будто бы с известной фамилией Полотенцев.
– Бог ты мой! – всплеснул руками Ознобишин.
– Как на барже стало известно, Полотенцев вскоре же по прибытии (тут этот человек сделал кривую мину, отчасти похожую на улыбку) отошёл в селение праведных, хэ… идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание. Или, как говорится, жития его было столько и столько лет.
– Но говорите же, пожалуйста, об отце! – неожиданно сурово остановила его Лиза.
Он чуть осёкся, но продолжал опять с завитками.
– В связи с прямолинейным развитием дела Полотенцева Меркурий Авдеевич имеет крайнее опасение за собственную участь.
– Отец не мог иметь ничего общего с каким-то жандармом! – с негодованием сказала Лиза.
– То есть не подлежит сомнению, нашему с вами сомнению. Наблюдая, я пришёл к заключению, что в силу личных склонностей ваш родитель ни к чему не причастен, кроме святой молитвы. Меркурий Авдеевич усердно молится. Но в настоящий момент, в чём на себе убеждаюсь, действуют фатумы.
– Что? – спросил Ознобишин.
– Фатумы. И Меркурий Авдеевич просит вас приложить все усилия к помощи, потому что может ожидать каждую минуту что угодно, вплоть…
Здесь незнакомец боязливо обернулся назад.
Из другой комнаты тихо вышел Витя и остановился, разглядывая его вызывающе гневными глазами.
– А дедушка жив? – спросил он как-то очень грубо.
– Да, – ответил приличный господин, будто заробев под взглядом мальчика. – Могу твёрдо сказать за сегодняшнее утро, когда был отпущен, что Меркурий Авдеевич ещё оставался на барже.
– Я знаю баржу на кореннике, – решительно сказал Витя. – Мы когда с Арсением Романычем ездили на пески, мы видали, где она. Она на мёртвом якоре. Арсений Романыч говорил – там сидят контрреволюционеры. А дедушка наш совсем другой! Возьмём, мама, лодку и поедем!
– Перестань, Витя, ступай отсюда, – сказал Анатолий Михайлович, но Лиза быстро подняла руки к сыну:
– Иди ко мне.
Она притянула Витю к себе.
– Я, таким образом, обещание сдержал, – сказал пришелец, накладывая шляпу на сердце и вежливо шаркая ногой. – Со своей стороны, советую как можно поспешить.
– Не знаем, чем вас отблагодарить, – сказал Ознобишин. – Хотя благодарить как-то даже… вы понимаете? Такая весть…