В 29-й главе романа «Первые радости» широко раскрывается «тема» Льва Толстого, чрезвычайно важная для трилогии Федина. Так или иначе она проходит через все романы. Переживания Пастухова, связанные с последним подвигом Льва Толстого – его уходом из Ясной Поляны, – и изображённое по контрасту с величественной смертью писателя суетливое, неблаговидное поведение Пастухова в деле о подпольной типографии – лишь один из художественных способов воплощения этой темы. Можно назвать и другие: например, многочисленные споры и размышления героев «Первых радостей» и «Необыкновенного лета» о месте искусства и художника в жизни, при которых порой невольно как бы встаёт образ Толстого; или, скажем, посещение Пастуховым яснополянской усадьбы и могилы Льва Толстого в «Костре».
Известно, что в прозе и драматургии существуют косвенные пути создания персонажа, когда он сам ни разу не появляется на «сцене». Лев Толстой в трилогии Федина – именно такой персонаж, материализованный многими и разными средствами художественной изобразительности.
Вот он глядит на Пастухова с газетных страниц, крикливо сообщающих последнюю сенсацию об «уходе» Л.Толстого – «большеголовый старик… с пронзающе-светлым взглядом из-под бровей и в раскосмаченных редких прядях волос на темени. Старик думал и слегка сердился. Удивительны были морщины взлетающего над бровями лба, – словно по большому полю с трудом протянул кто-то борозду за бороздой. Седина была чистой, как пена моря, и в пене моря спокойно светилось лицо земли – Человек».
В воображении Пастухова не раз (особенно на страницах «Костра») осязаемо возникает образ Толстого. То – за рабочим столом, – даже слышалось, как вспискнуло перо, легко и порывисто двигавшееся по листу бумаги, то на лесной дороге к Ясной Поляне. В важные и поворотные для судьбы Пастухова минуты «тень» великого старца является ему.
Образ Льва Толстого в романах трилогии Федина, где столь большое место занимает тема искусства, – это одновременно идеал и антипод драматурга Пастухова, представление о высшем художественном авторитете и о нравственных нормах поведения писателя. «Тень» Льва Толстого в трилогии – это неподкупная, мятежная совесть русской литературы, неколебимо убеждённая в своём высоком народном предназначении, та самая совесть, с которой часто не в ладах Александр Владимирович Пастухов, которую ему временами удаётся обхитрить, усыпить, но окончательно отделаться от которой он не может.
Пастухов во многом – приспособленец, отступник от великой гражданской традиции русской классики. Но талант, зоркость художника, запасы внутренней честности, сознание единственной истинности этих подвижнических традиций, к которым он и тянется и которых себялюбиво страшится, заставляют Пастухова в нерешительности топтаться где-то неподалёку от последней роковой черты. Одной из кульминаций такого отступничества в романе «Необыкновенное лето» является участие Пастухова в верноподданнической депутации к белогвардейскому генералу Мамонтову (гл. 29). И примечательно, что в первом же разговоре после выхода из тюрьмы Пастухов по-новому задумывается о понимании исторических закономерностей в романе Л.Толстого «Война и мир». Толстой – кладезь мудрости даже тогда, когда Пастухов не разделяет некоторых представлений и взглядов великого художника и мыслителя…
В беседе о литературном труде «Распахнутые окна» (1965) К.А.Федин подробно остановился на жизненных истоках «темы» Льва Толстого в романах трилогии, рассказал об автобиографических и художественных мотивах, повлекших за собой возникновение этого образа, начиная с романа «Первые радости» (о собственных переживаниях в молодости, связанных с «уходом» и смертью писателя, о позднейших посещениях Ясной Поляны, о своём писательском отношении к Толстому в разные годы жизни и т.д.).
Об автобиографических истоках этого персонажа, который находится все время как бы «за кулисами» действия, но является одним из важных действующих лиц трилогии, К.Федин говорил:
«В 1910 году я был восемнадцатилетним выпускником последнего класса комерческого училища в Козлове: „Уход“ и смерть Льва Толстого я глубоко пережил. Козлов (ныне Мичуринск) находится на той же дороге, что и Астапово. События в Астапове всколыхнули самые разные слои русского общества, народа. Гул земли, сопутствовавший последнему жизненному шагу и смерти Льва Толстого, особенно чувствовался в нашем городишке из-за соседства с Астаповом. Смерть Льва Толстого была для меня болью.
Художнически я принял и понял Льва Толстого, – продолжает К.Федин, – где-то к сорока годам, когда он стал для меня наивысшим авторитетом, слегка потеснив собой Достоевского – кумира моей молодости. Несколько позднее я стал посещать Ясную Поляну…
Но «тема» Льва Толстого в моих романах вызвана не только этими авторскими впечатлениями и литературными пристрастиями. Замысел в целом определился временем действия «Первых радостей» – 1910 годом. А можно ли было, изображая тогдашнюю русскую интеллигенцию, жизнь людей искусства, обойти такое событие этого года, как смерть Льва Толстого? Сами картины, понятно, были подготовлены во многом давними воспоминаниями. В романе «Первые радости» тональность событий, связанных со смертью Льва Толстого, – это воспоминательная тональность, а эпизоды вымышлены, хотя и в разной степени. Газетный корреспондент действительно поторопился передать сообщение о смерти Толстого – это исторический факт, когда-то тоже пережитый мной…
По моему представлению, исторически существенные мотивы вынесли опять на важнейшее место «тему» Льва Толстого и в «Костре».
К.Федин далее подробно перечислил и охарактеризовал их. Помимо того, что «тему» ведёт за собой на новом этапе характер Пастухова, на важное место в романе «Костёр» выносят её и другие мотивы. Прежде всего – это элементы переклички двух Отечественных войн, что возникла в самой жизни с момента немецко-фашистского вторжения и в которой особое место занимает фигура создателя национально-исторической эпопеи «Война и мир».
Далее, что также немаловажно для «Костра» как произведения исторического жанра, – это роль тульской обороны в событиях первого военного полугодия, благодаря чему был сорван фашистский план захвата столицы, близость к Туле Ясной Поляны, осквернение оккупантами могилы Толстого и т.д. Все это, вместе взятое, открыло писателю новые грани в продолжении «темы» Льва Толстого в романе, которым замыкается сюжет «Первых радостей» и «Необыкновенного лета».
Стр. 508.Целый клуб, – сказал он… – Эпическому характеру повествования в романе «Необыкновенное лето» отвечает частое присутствие и особое значение в нем многогеройных сцен. Развивая творческий опыт предыдущих своих произведений, в частности романа «Братья», восходящий в немалой степени к традиции Достоевского, К.Федин с большой психологической проницательностью и мастерством сюжетного построения создаёт в «Необыкновенном лете» сцены, где в равной мере интенсивно живут, мыслят, чувствуют и действуют пять, шесть и более персонажей.
Показателен в этом отношении «клуб», возникающий в кабинете Рагозина, когда он волей обстоятельств только что вступил на должность городского комиссара финансов. В названной сцене круто завязываются и определяются дальнейшие отношения почти всех основных героев романа. У Рагозина встречаются пришедшие к нему по разным делам Цветухин с Аночкой Парабукиной и Пастуховым, Мешков и, наконец, Извеков. Действуют сразу шесть основных персонажей, и ни один не находится на роли статиста. Для каждого из них происходящие в эти минуты события являются по-своему важными. Психологические реакции любого одинаково существенны для автора, поэтому в сцене нет какого-либо избранного персонажа и единого центра восприятия, а фокус изображения по мере развития событий перемещается с одного действующего лица на другое.
Сцена держится на смысловом стержне, на проблеме, вокруг которой сталкиваются герои. Существо её в одной из бесед К.Федин пояснял так: «Денег у молодой Советской власти меньше, чем мало, и главная задача Рагозина – без крайности никому ничего не давать. Вокруг такой позиции и сталкиваются эти люди, иные из которых к тому же не виделись друг с другом много лет, завязывается борьба, всплывают старые симпатии и антипатии… новые узнавания, зреют поступки…