Даже если он сам от нее отказался, да и сейчас только пользовался, а ей все равно – значит, она совсем не тот человек, каким себя считала. Это узнавание себя было едва ли не интереснее всего остального – словами она этого выразить не могла, но много думала и перебирала ощущения: получалось, она до сих пор вовсе не жила, а начала только сейчас.
Родственница из столицы тревожилась насчет полного очищения матки и требовала идти к врачу, но Нуца махнула рукой – с одной стороны, они оба с мальчиком испытывали огромное облегчение от того, что все само собой разрешилось, а с другой – ей впервые пришло в голову, что родить ребенка будет не так-то просто, и эта нежеланная, напугавшая и тяготившая ее беременность может не повториться и стать единственной, о которой она еще горько пожалеет.
Вскоре одна из младших кузин вышла замуж – за простого парня, очень простого, но так трогательно преданного своей невесте, и Нуца впервые не разозлилась и не позавидовала, а по-настоящему порадовалась тому, что вот – есть еще счастливые ЛЮДИ.
– Смотри там, не строй глазки без меня никому, – полушутя сказал мальчик Нуце, она от слабости только глянула – и по пути подвернула ногу, что оказалось очень кстати – не надо будет танцевать.
По традиции, вся родня приволокла на свадьбу своих детей разного возраста, их усадили за отдельный стол – тут тебе рядом и огромная девица Индиры, и ползучие младенцы, они путались под ногами, мешали танцевать, падали и ревели, было жарко и суматошно, как всегда, и тут Индира вышла танцевать с сыном.
Они были похожи, как близнецы – оба высокие, длинноногие, с руками-крыльями, раскинули и поплыли, и у всех вокруг перехватило дыхание – ведь как ее все осуждали: безмозглая курица, побежала замуж, никого не спросясь, и валялась в лужах, и бегала за машиной по грязи, и выслеживала его у проституток, и ходила на свидания по тюрьмам, и почти никто не понимал, почему она не уйдет оттуда, детей бы ей отдали, ушла бы в дедовский дом, он еще крепкий старик и свое потомство прикроет, если надо. И про сына шептались – не будет с него толку, от такого отца вырастет его копия, да он уже зыркает глазом как тот, нет и нет – бедная Индира, зря она все сделала.
И тот самый сын теперь стоял напротив матери, красивый, как бог. И танцевал мастерски, бережно обходя свою молодую мать, и стал хорошим сыном, а не тем, кем ему прочили стать.
Нуца смотрела на этот танец и понимала замысел небес – пока умные надумали строить мост, дурочка побежала через реку и всех обогнала, а остальное – не нам судить.
– Мне бы маленькую свою квартирку, и я бы родила, – вдруг сказала Нуца громко, и женщины вокруг, вчерашние девочки, задумались и покивали, все знали, что она снова с тем мальчиком, но этого как будто не было, захочет – сама решит сказать.
Нуца курила и смотрела на праздник, которого никогда не было для нее.
Рядом с ней не было ее мальчика, им пока нельзя показываться на людях.
Но вот же и Индира без мужа пришла, и Лела, и Зейнаб, и сколько женщин – и никто не горюет! Нуца почувствовала, что ее приняли в стаю.
Теперь она такая же, как они.
Но только надо родить ребенка.
Обязательно, и пусть мальчик сбежит.
Это уже будет нестрашно.
Поймать стрекозу
Каринэ Арутюнова
Все чаще я хочу туда. В этот черно-белый, – уже сегодня черно-белый мир, ограниченный старыми снимками и моей памятью.
Это я, ведь это же я смотрю так доверчиво в объектив, и это я иду по улице Перова в коротком голубом пальто и вязаной шапочке «лебединая верность», – именно так окрестили ее домашние, – что сказать, в этом экстравагантном головном уборе я казалась себе существом загадочным. Долго стояла перед зеркалом, поворачивая голову так и этак.
Это я зарываю «секрет» в палисаднике, я пью сладкую газировку и надуваю шар, а потом растерянно наблюдаю плавную траекторию полета.
По двору ходит жирная старуха с красным лицом. Старуха эта опасна, чрезвычайно опасна. Она шаркает тяжелыми ногами и произносит ужасные слова.
Не слушай, – говорит мама и прикрывает мне уши. Но ведь не будешь идти по улице с закрытыми ушами. Слова прорываются, оседают во мне чем-то липким.
Мне страшно. Страшно, оттого что понимаю, – я, маленькая, хорошенькая, в нарядном платье, защищена от жирной старухи весьма условной гранью. Старухин живот трясется, седые космы выбиваются из-под платка, а грязные звуки преследуют до самого поворота к дому.
На сей раз старуха останавливается как вкопанная и всплескивает руками. Рот ее кривится и съезжает вниз. Из маленьких заплывших глаз выкатываются слезы. Ползут по щекам, капают на грудь.