– Счицевски переведен на двадцать два языка. У нас в библиотеке есть его книги, ты можешь почитать.
– Хорошо, хорошо, посмотрю, – засмеялась Нина. – Но почему именно на двадцать два, а не на триста семьдесят? Интересно, что перевели на триста семьдесят языков?.. Все-все, молчу. Только напиши мне фамилию на листике, я это непроизносимое не запомнила.
– Ты сама из Восточной Европы. Не притворяйся.
– У нас таких имен нет.
Нине было приятно говорить с бриллиантовой бабулькой, получалось легко, как с подругой, и все же со смысловым напряжением, которое создавала шестидесятилетняя разница в возрасте. Говорить так с одной из своих бабушек… Нина тихонько хихикала, представляя, что говорит так с бабушкой или с мамой, и брала в правую руку свой бутерброд, подставляла левую под щеку, поднимала взгляд на Софи, у которой – ни крошки на скатерти и прямая спина.
Софи не успокаивалась, она рассказала, что Марко приезжает сюда уже в пятый раз и, похоже, собирается приезжать каждый год, что его могут номинировать даже страшно сказать на какую премию – на «N» начинается, что у него больное сердце и что его кардиолог – студенческий приятель доктора Шварца – направил его сюда после операции, потому что нервы – все болезни от нервов, потому что студенческая дружба – святое, а Центру духовной регенерации нужны состоятельные пациенты, потому что здесь, вдали от мирской суеты, – здоровый воздух, который необходим для вдохновения, ведь, по мере того как прибывает слава, вдохновение убывает, это все знают.
Нина пообещала зайти в библиотеку сразу после завтрака: у нее было полтора свободных часа до терапевтической йоги – слишком мало, чтобы уйти в горы. В горы после.
Книг нашлось пять. Взяла первую попавшуюся, начала читать. Действие разворачивалось во времена молодости ее родителей или даже раньше. Андеграунд, в прямом и в переносном смысле, – зачем-то живут в переходе, курят чужие бычки. Не то чтобы ей не понравилось, но многочисленные метафоры скорее сбивали с толку, чем что-то проясняли; она поняла, что книгу нужно либо читать полностью, либо не трогать вообще, и решила не трогать – только пролистала до конца.
Вместо послесловия была небольшая биография автора, явно написанная кем-то из близких знакомых. После пары предложений Нине показалось, будто пишут об уже умершем, такой был тон, и проскользнула маленькая мысль: издатель, конечно, знает о кардиологических проблемах писателя, издателю не нужны новые тексты – текстов достаточно, издатель ждет, чтобы автор наконец умер и дал выкристаллизоваться своему мифу. Потянулась, растрепала слишком спокойные волосы и выглянула в окно. Там ветер старательно раскачивал куст. По страницам прыгали солнечные пятна и зеленые тени листьев.
Посмотрела на дату рождения – да, Софи может воспринимать его как молодого человека, а для Нины он – дедуля. Все как должно быть. Родился в западной Белоруссии. Мать-одиночка, еврейка, отец неизвестен. Каким-то образом удавшийся отъезд из Советского Союза. Жизнь у старшего брата матери, еще до войны эмигрировавшего из (на тот момент) Польши в Швейцарию. Тяжелая адаптация. Конфликты с дядей. Проблемы в школе. Потом успехи. Отчисление с юридического факультета. Рок-тусовка. Алкоголь, марихуана. Нервные срывы. Физический труд. Первые публикации. Женщины. Первые серьезные отношения. Крах отношений.
Пролетев эту страницу, остановилась. Дальше читать не стала – и так все ясно.
Но что-то зацепило на странице, сначала не сообразила, посмотрела, случайный луч из окна на секунду ослепил, потом поняла, что зацепило: эта первая серьезная любовь, она была ее тезкой. «Нина была на семь лет старше Марко, но рядом с ним смотрелась девочкой. Ее, низенькую светлокожую блондинку, называли Цыпленком. Беременность Нины внесла разлад в отношения. Марко, стремившийся к прорыву в литературный мир, не мог взять на себя ответственность за семью. Гибель Нины от сепсиса в результате подпольного аборта отпечаталась на всем творчестве писателя».
Настоящая Нина болезненно передернула плечами и захлопнула книгу. Мысль о заражении крови испугала ее, она не хотела представлять, как это должно быть, и рассердилась на книгу и на незнакомого писателя. Поставила книгу на полку и, громко шлепая подошвами кедов, ушла в свои апартаменты – переодеться к йоге.
Хотя она спустилась раньше времени, инструктор Рената уже была на открытой террасе, где проводились занятия. Они поприветствовали друг друга, сложив руки у груди. Нина не захотела медитировать – она сказала, что прекрасно расслаблена, а солнце так хорошо выглядывает из-за горы, что лучше начать прямо с приветствия солнцу. Рената только на секунду отвела взгляд, потом согласилась. Нина стала на коврик лицом к востоку и выпрямила спину. Руки Ренаты легли ей на затылок и слегка потянули голову вверх. Это было приятное прикосновение. Нина прикрыла веки (но не до конца, так, что сквозь ресницы сквозило немного солнца) и попыталась ни о чем не думать. Попытка не думать, как всегда, обернулась ненужной мыслью. Нина подумала, что описание другой Нины, из биографии как-его-там писателя, подходит к ней самой, она сама похожа на цыпленка.