Фильм показывали японский, о приморском санатории, где отдыхали души после смерти, так что Нина подумала: может, и мы здесь уже окончательно отдыхаем – кто ее знает, эту обугленную машину. Впрочем, мысль была для забавы; при всем удовольствии отдыха она никогда не забывала о своем будущем, о своих планах: об образовании и о последующей работе, о семье (хотела лет через десять родить ребенка, и ребенка представляла себе хорошо, а что касается мужа, здесь сложнее: ни одного из своих бывших не могла представить живущим с ней под одной крышей – не говоря о героях мимолетных отношений).
С этого вечера Нина начала ощущать присутствие Марко. Иногда она ловила на себе его взгляды, хотя и не такие настойчивые, как в кинотеатре. Иногда ловила себя на том, что смотрит на него. Иногда, по случайности, взгляды их сталкивались, и, хотя они тут же прятали глаза, нельзя было делать вид, что ничего не было. Это напоминало начало любовной истории, но было чем-то другим. Глядя, как хромает к своему месту за дубовым столом знаменитый писатель, и морщась от одеколона, Нина думала о другой Нине. В библиотеке невозможно было узнать о ней больше.
Если Марко не спускался к ужину, о нем сплетничали.
– Лет двадцать назад писали о его связи с одной поэтессой. Болтали о многих связях, но эта была вроде как постоянная любовница, большая страсть. Кое-где печатали ее стихи. Литературный мир переживал за парочку, ждали, когда Счицевски решится развестись со своей педиатршей. А закончилось все скандалом. Выяснилось, что ее не было, он ее придумал.
– В каком смысле придумал?
– Он придумал эту поэтессу – запах волос, форму коленей и прочие подробности – и смог заставить журналистский мир увлечься ею, – хотя, согласись, он же не поп-звезда, а писатель – кому какое дело до его интрижек? Стихи писал сам.
– Жена, конечно, знала, что это выдумка?
– Нет, конечно. Он клялся, что ничего такого не было, – как все клянутся. Но он настаивал на том, что это выдумки журналистов, а что это его собственные выдумки – не признавался. И поэтесса, и все остальные.
– И зачем он их придумывал?
– Кто его знает… Боялся выглядеть слишком прилично… слишком буржуазно.
– Жене́ мог бы сказать. Это жестоко. Более жестоко, чем изменять на самом деле.
– Ох! Нет, она выше всего этого.
– Обычный пиар – не он выдумал, а его пиарщики. Только на том и держался, мыльный пузырь, а не писатель. Я читать его опусы пробовал, когда он еще в моде был, – одна вода, из пальца высосано. Но жене не врал – на самом деле журналисты придумали.
– Э нет, журналисты так вкусно выдумать не могли.
– Серж, это неприлично – говорить о женщине «вкусно».
– Не о женщине, а о фейке.
– А фото были?
– Фото! Был даже адрес – потом выяснилось, что квартира пустая стояла, без квартиросъемщика.
– Но все-таки как с фото?
– Фото были… Откуда – неизвестно. Может, натуралистический рисунок. Сегодня несложно подогнать фотошопом, но это было еще в восьмидесятых… Или в девяностых…
Мама с дочкой никогда не принимали участия в таких разговорах. Мадам Каспари ела непринужденно и спокойно, будто вокруг была тишина, а ее дочка переводила туманный взгляд на того, кто говорил, и иногда ее губы вздрагивали. Надежда тоже молчала, но она вообще редко принимала участие в общих беседах и сидела чуть в стороне – молчащая между двумя отдельными беседующими компаниями. Из разговоров Нина узнала, что Марко женат первым, и единственным, браком, уже тридцать пять лет, что у него нет детей и что он никогда не возвращался на родину.