Беда, как я предполагаю, произошла потому, что мне не хватило гибкости, я слишком закостенела в своих представлениях о жизни, навязанных мне обществом, к которому я так старательно приспосабливалась. Я всю себя разложила по полочкам. Но именно это обстоятельство помогло мне найти выход из болезни. В критический момент Хинтон слез с полки и взял управление в свои руки. Собственно, в возрождении Хинтона не было ничего нового с моей стороны. В свете создавшейся ситуации я просто по-новому переставила полки, чем, в принципе, занималась всю свою жизнь.
Почему же я не сделала перестановки дома, а понеслась по всей стране, пересаживаясь с автобуса на автобус? Я могла бы успешно это сделать и избежать шизофрении, если бы смогла убедить себя, будь то на сознательном или подсознательном уровне, что Хинтона примут в моем кругу. Но трудность заключалась в том, что по моим, сформированным обществом представлениям, Хинтон был бы даже менее желательным, чем крючколовы.
Мой бред в основном касался тонкостей работы последних и способов борьбы с ними. Безумие стало для меня своего рода психологической тренировкой, которая должна была подготовить меня к встрече с такой же стрессовой ситуацией, но в реальной жизни. В Америке много мест, не скованных столь крепкими цепями строгих условностей, и, возможно, подсознательно я считала таковыми места, куда доставляли меня автобусы Гончих Псов. Там я обосновалась, заново приспособилась к новым условиям и стала другим человеком. Берт съежился и ушел на задний план, а Хинтон снова вырос. Ни одно медицинское учреждение не могло бы сделать со мной ничего подобного. Скорее всего, там меня попробовали бы снова приладить к домашним условиям и вряд ли бы преуспели.
Интересно отметить, что когда я тем утром покидала свою квартиру, именно Хинтон настоял на том, чтобы я взяла с собой пишущую машинку. Интересно, зачем? Пользовалась я ею крайне редко, а таскать ее с собой было тяжело. Но я послушалась. Видно, Хинтон уже тогда знал, что ему пригодится этот инструмент, и знал даже, как он его использует. За время своих скитаний я ни разу не открыла машинку, пока аналитик не подкинул мне идею начать что-нибудь сочинять в лечебных целях. Это сыграло определенную роль в моем выздоровлении и еще более значительную -- в моей дальнейшей литературной работе.
Возможно, кому-то покажется, что я виню общество в своей личной трагедии. Это не так. Мое окружение не хуже и не лучше других, и многое в нем было достойно уважения и подражания. Трагедия заключается в том, что я оказалась совершенно неподготовленной к тем законам джунглей, которые так быстро подчинили себе окружавший меня мир. Причина не в обществе, а в моем индивидуальном аппарате приспособления. Я расчленила свою личность, непростительно далеко запрятав отдельные свои качества, а в результате целостность личности была нарушена, только ради того, чтобы отдельная ее часть представляла всю личность. Если бы мне хватило мужества остаться самой собой, никому не пришло бы в голову считать меня невротиком. Самое худшее, меня могли бы назвать "не такой". В последнем определении чувствуется доля критицизма, а я стала очень болезненно на него реагировать.
Думаю, трагедия шизофреника в том и заключается, что он утрачивает целостность личности и позволяет лишь какой-то ее части представлять всего себя. Он перестает быть самим собой и заискивает перед окружающим миром, чтобы быть принятым в ложном обличье. Свои потайные миры он прячет так далеко, что не только общество, но и он сам уже не может их найти.
Выбирая такой путь, человек совершает самоубийство и обречен существовать бок о бок с живым мертвецом. Если у него устойчивая психика, то ему удастся успешно скрывать своего мертвеца, изредка выпуская его на прогулку в подходящий момент. Такой человек -- ярко выраженный приспособленец в силу собственной трусости. Но случается, мертвец восстает и незаметно уводит своего хозяина в мир грез, где для него (мертвеца) наступает раздолье. Если мертвец покладистый, то он позволяет хозяину расчленить себя, разложить по полочкам. В последнем случае временное равновесие резко нарушается, опрокидывается устоявшийся порядок вещей.
У психиатров принято считать: шизофрения -- это раз и навсегда. Это надо понимать не в том смысле, что больному никогда не вырваться из больницы, а в том, что в структуре его личности навсегда останется "слабина". Шизофреника нельзя воспринимать как человека, который "не вписывается". Вписывается и даже слишком хорошо. Но это снаружи, а внутри он так никогда и не научился приспосабливаться к жизни как цельное "Я". Он научился только работать как агрегат, состоящий из множества отдельных узлов.
Прошло три года с тех пор, как Операторы покинули меня. Приспосабливаясь, я включила другие рычаги и другие узлы. Они лучше подходят для новых условий, но по-прежнему не составляют единого целого. Голову я себе починила, но это работа на скорую руку, временная заплата. Некоторое утешение я черпаю в том, что моя жизнь сейчас стала как никогда устойчивой, но заплата есть заплата, и не стоит выдавать ее за что-то другое. Призрак взыскующего общественного глаза все еще страшит меня, и я только тогда обрету целостность, когда наберусь мужества и смело встречу этот глаз.
Там, где никто не знает ответа, любой может сделать предположение. Мое предположение: шизофрения угрожает тому, у кого не хватает мужества и поэтому он расчленяет свою личность ради того, чтобы принять себя и быть принятым обществом. Думаю, что неизвестное вещество появляется в крови не как причина, а как следствие этого внутреннего раскола. Рано или поздно такой человек оказывается под воздействием невыносимого стресса и, чтобы его нейтрализовать, в кровь выбрасывается в больших количествах адреналин. Но у такого премудрого, вечно дрожащего от страха пескаря, скорее всего, и надпочечники будут не в порядке. Вместе с адреналином образуется некое вещество X, которое, в свою очередь, раскалывает разум. Подозреваю, что во время моих стычек с Операторами не вырабатывалось никакого вещества Y. Просто я переналадила свои железы, чтобы они нормально функционировали и вымывали из моего организма вещество X.