И тут г-н де Ла Бигуржер назвал имя девицы де Ла Томасьер. Это вызвало ропот удивления и одобрения. Все тайком посматривали на г-на де Валанглена. Г-н де Ла Бигуржер продолжал:
— Ах, господа, какая милость и какая честь! Он мог бы послать ей одного из своих святых или ангелов, своих обычных вестников. Но он захотел лучшего. Он явился сам, лично, из трех своих ипостасей, выбрал, чтобы открыться этой душе, столь трогательной и прекрасной, ту, на которую возложены все наши надежды, ибо она уже была принесена в жертву за нас. Нет, не грозный бог Синая предстал девице де Ла Томасьер, но бог нежности и мира, сам Иисус, божественный супруг, и не таким, господа, каким он умер на кресте, но таким, каким сидел у очага Марфы и Марии, беседуя с ними. Ах, господа, какая радость для нашей сестры узреть лицо спасителя, не увенчанное терниями, но сияющее юностью, добротою и любовью!
Г-н де Ла Бигуржер огляделся вокруг себя. По выражению лиц он почувствовал, что дело выиграно. Запах яств приятно смешивался с ароматом вин. Лакеи, подслушивавшие у полупритворенных дверей, крестились.
— Вот, господа, — продолжал г-н де Ла Бигуржер, — то, что желал я вам сообщить. Я хотел вас уведомить первыми. Скоро вы присоедините ваши голоса к тем, что будут прославлять это чудо. Я счел нужным засвидетельствовать перед вами его подлинность, и, позвольте мне прибавить, я надеюсь на то, что маловерных не окажется и что наша Ла Томасьер не встретит своего «Томаса»[2].
Эта игра слов имела потрясающий успех. Все поднялись с радостным шумом. Образовались группы. Г-н Вирлон переходил от одной из них к другой, чтобы поддерживать энтузиазм. Г-на де Ла Бигуржера осыпали приветствиями, как будто все это было его личным делом и доказательством его хорошего управления епархией. Было около трех часов пополудни, когда г-н де Ла Бигуржер сообщил о своем желании пройти в монастырь. Выход был шумным. Г-н де Рантур, идя под руку с г-ном де Парфонвалем, насмешливо улыбался. Г-н де Валанглен следовал за толпой в глубокой задумчивости.
Улицы были полны народа, как в воскресный день. Г-жа де Ларно, со своей стороны, созвала в монастырскую приемную пятнадцать из числа наиболее деятельных в благочестии дам, чтобы сообщить им новость: с помощью их языков весть тотчас же обежала весь город; встречные задавали друг другу одни и те же вопросы. На площади перед монастырем собралась большая толпа. Нашлись негодники, которые, взлезши на деревья, кричали во все горло: «Да здравствует Иисус Христос!» Работали локтями; было жарко, потому что дело происходило в августе. Солнце сияло.
Прибытие г-на де Ла Бигуржера проложило в толпе дорогу. Он благославлял своим кольцом направо и налево, с довольным и возбужденным видом, и, поднявшись на ступеньки порога дома «Божьих Девственниц», он обернулся.
На площади началась давка. Г-н де Валанглен почувствовал себя стиснутым. Вдруг шепот пробежал из уст в уста. Сейчас должно было пробить четыре часа: в эту минуту обыкновенно девице де Ла Томасьер являлось божественное видение. Водворилось глубокое молчание, продолжавшееся добрых две четверти часа. Г-н де Ла Бигуржер снова появился на пороге. Он поднял руку и сделал знак, что хочет говорить: «Иисус был здесь». Оглушительные клики восторга были ответом на эту весть. Люди бросали в воздух шляпы и махали руками. Женщины плакали, стоя на коленях. В это самое время принялся звонить монастырский колокол. К нему присоединился благовест церкви Сен-Грегуар. Маленькие и большие колокола состязались между собою. Волнение достигло своего высшего предела. Солнце палило жестоко. Пот струился по лицам. Старуха нищенка, присев возле тумбы, отбросила свои костыли с криком «Иисус, Иисус! Я исцелилась!», в то время как колокола звонили так громко, что казались совсем близкими, и г-ну де Валанглену казалось, что он слышит их у себя в самих ушах, — до того гудела у него голова.
Г-н де Валанглен наблюдал всю эту сцену с каким-то особенным тягостным чувством. Его волновали смутные мысли, и он уделял больше внимания попыткам уяснить их себе, нежели тому, что происходило вокруг. При всяких других обстоятельствах он отнесся бы к этому чуду если не с полным неверием, то, по меньшей мере, с безразличием, и, во всяком случае, без того своеобразного любопытства, какое оно вызвало в нем в тот день. Он ощутил его при первых же словах г-на де Ла Бигуржера, и теперь испытывал смущение, которого не мог себе объяснить. Было ли тому виною зрелище народного волнения, порыва этих добрых людей отпраздновать честь, которую оказывало им небо? Но во всем этом было много такого, что скорее могло бы развлечь мысли. Восторженные приветствия, крики, псалмы обнаруживали лишь затруднение, которое свойственно людям, желающим выразить самые глубокие свои чувства, и то смехотворное, что содержится в проявлении своего довольства посредством прыжков, криков и махания шляпами.