Тягостное молчание охватило нас, и, не смея взглянуть друг другу в лицо, мы уже ловили наши взгляды в зеркалах, отражавших и умножавших наши лица вокруг бездыханного тела Бальтазара Альдрамина: его трупы, видимые во множестве зеркал, казалось, обличали каждого из нас.
После того, как Альдрамина похоронили в церкви Сан Стефано, где покоится он теперь со скрещенными над кровавым рубцом раны руками, нас продолжала преследовать та же тоска. Барбариго, Воредан, Пирмиани, Боттароль — все мы уже не могли при наших встречах не чувствовать невольного взаимного недоверия. Мы едва осмеливались подавать друг другу руки.
Это злосчастное стеснение столь ожесточило нас, что довело Боттароля и Барбариго до поединка. Они скрестили шпаги по какому-то пустому поводу, которым они прикрыли истинную причину ссоры. Боттароль был смертельно ранен, и Барбариго должен был бежать на материк.
Я впал в глубокое уныние; я не мог утешиться после смерти Альдрамина. Леонелло старался меня развлечь. Чудесно играя на различных музыкальных инструментах, он этим пытался рассеять мою меланхолию. Я продолжал видеться с ним ежедневно. Никогда не внушал он сердцу моему никаких подозрений. Его нежность и искренность настолько удаляли от меня эту мысль, что я ни разу не сказал ему ни слова о том, что так мучительно тревожило меня. Как-то раз я встретил Воредана. Он спросил меня о Леонелло, который с некоторого времени поселился в моем дворце; я сообщил ему об этом.
«Берегись темноты!» — крикнул он мне с недобрым смехом. Несправедливость этого подозрения уязвила мое сердце — так дружен был я с Леонелло.
Видя, как увеличивается со дня на день мое страдание, Леонелло предложил мне отправиться в путешествие. Он уверял, что у него есть дела в Риме и что письма из Палермо призывают его съездить туда. Я сделал вид, что поверил этому предлогу, который был придуман только для того, чтобы побудить меня переменить место. Пребывание в Венеции стало мне неприятным. Колокола церкви Сан Стефано, находившейся поблизости нашего дворца, заставляли меня содрогаться: они пробуждали во мне жестокое воспоминание об Альдрамине. Я согласился на поездку. Наши приготовления были быстро закончены. Мы спустились по трем ступеням порога, стертым прозрачной водой. Я несколько раз обернулся, чтобы взглянуть на белый фасад дворца Альдрамина. Дождь оживил розетки из розового мрамора: они казались двумя нежными, едва затянувшимися ранами.
Мы пустились в путь, Леонелло и я, в одной карете. Нам хотелось остановиться для ночлега в Пьенце, но ночь застала нас довольно еще далеко от города, посреди соснового леса, где было уже темно. Когда мы готовились выехать из леса, мы услышали громкие крики. Шайка воров окружила нашу карету. Наиболее дерзкие из них размахивали факелами под самым носом вздыбившихся лошадей, в то время как другие уставили на нас дула пистолетов. Наши слуги бежали.
Тщетно пытались мы освободиться. Наши шпаги оказались бесполезными. В одно мгновение я был схвачен и связан; повязка покрыла мои глаза. Последнее, что я видел, было — как Леонелло отбивался от разбойников. Затем два человека взяли меня, один за голову, другой за ноги, и отнесли в сторону довольно далеко. Потом, опустив меня, они заставили меня идти вперед, подталкивая в плечи. Почва, усыпанная хвоей, скользила под моими ногами. Когда мы остановились, я почувствовал, как с меня снимают одежду, после чего меня привязали к сосновому стволу; кора царапала мне спину; кожа прилипала к смоле.
Я слышал топот ног вокруг себя. Вскоре возобновился шум борьбы. По-видимому, Леонелло подвергался тому же, что и я, но он оказывал сильное сопротивление, судя по глухому шуму, достигавшему моих ушей. Я трепетал за Леонелло, боясь, как бы не пострадал он, защищаясь. Я хотел крикнуть ему, что в подобных схватках самое лучшее — покориться и что нет пользы от сопротивления неизбежному, но платок, затыкавший мне рот, делал меня немым. Наконец все стихло. Я уже начал думать, что разбойники кончили свое дело, как вдруг раздался взрыв смеха, к которому примешивались шумные восклицания. Это продолжалось одно мгновение, потом все смолкло. Нападавшие на нас, без сомнения, скрылись, удовлетворенные своим делом. Один лишь ветер тихо шумел в вершинах деревьев. Ночные птицы быстро проносились с заглушенным полетом. Время от времени сосновая шишка падала на мягкую землю.