Уильям Ферней выслушал упреки и советы все с тем же лицемерным видом, а затем, не сказав ни слова и даже не получив содержание за первый месяц, покинул замок Гленор и исчез.
Что с ним случилось, лорд Бакстон не знал до того самого момента, с которого начинается наш рассказ. Он никогда ничего о нем не слышал, и мало-помалу годы изгладили тяжелые воспоминания.
К счастью, собственные дети давали ему столько же радости, сколько горя причинил чужой ребенок. В то время как Уильям исчез, чтобы больше не возвращаться, старший, Джордж, продолжая семейные традиции, первым окончил школу в Аскотте и в поисках приключений поступил в колониальную армию. К большому сожалению лорда Бакстона, второй сын, Льюис, выказал менее воинственные наклонности, но во всех остальных отношениях был достоин его любви. Это был мальчик положительный, рассудительный, серьезный, словом, один из тех, на кого можно положиться.
В продолжение ряда лет, прошедших после отъезда Уильяма, память об отступнике постепенно изгладилась, и жизнь молодых людей шла своим чередом.
У Льюиса развилось призвание к деловой карьере. Он поступил в Центральный банк, где его высоко ценили, продвигали по служебной лестнице и предсказывали, что придет время, когда он станет во главе этого колоссального учреждения. В это время Джордж, кочуя из одной колонии в другую, сделался в некотором роде героем и добывал чины шпагой.
Лорд Бакстон надеялся, что распрощался с жестокой судьбой, и, обремененный старостью, уже видел перед собой только радужные перспективы, когда его внезапно постигло несчастье, более ужасное, чем все испытанное им до сих пор. На этот раз было поражено не только сердце, но и сама незапятнанная честь Гленоров оказалась навсегда замарана самым отвратительным предательством.
Быть может, память об ужасной драме, печальным героем которой стал старший сын лорда Гленора, еще сохранилась, несмотря на прошедшие годы.
Джордж Бакстон, по военным соображениям временно находившийся за штатом, был тогда на службе крупной изыскательской компании. В продолжение двух лет во главе полурегулярного отряда, набранного компанией, он колесил по стране ашанти[19], когда вдруг стало известно, что сын лорда оказался главарем банды и поднял открытый мятеж против своей страны. Новость распространилась с быстротой молнии. Одновременно узнали о мятеже и об его жестоком подавлении. Тогда же пришли вести о предательстве капитана Бакстона и его людей, превратившихся в авантюристов, об их грабежах, вымогательстве и мародерстве и о последовавшем за этим возмездии.
Газеты смаковали подробности драмы, которая тогда разыгралась. Они поведали, как шайка мятежников постепенно отступала под натиском посланных против них солдат, которые преследовали их, не давая передышки. Они сообщили, как капитан Бакстон, укрывшийся с несколькими сообщниками в зоне французского влияния, был наконец настигнут близ деревушки Кубо, у подножия горы Хомбори, и убит первым же залпом. Позднее стало известно о смерти командира регулярного английского отряда, замученного лихорадкой в пути, когда он возвращался к берегу после уничтожения главаря банды и большей части его сообщников, разгона остальных и подавления бессмысленного мятежа в самом зародыше. Если возмездие и обошлось дорого, зато оно было быстрым и решительным.
Еще памятно волнение, охватившее Англию, когда она узнала об этой удивительной авантюре. Потом волнение улеглось, и саван забвения покрыл мертвецов.
Но было место, где память об одном из них осталась навсегда. Это был замок лорда Бакстона.
Приближавшийся тогда к семидесятипятилетней годовщине, лорд Гленор воспринял удар, как его принимают большие деревья, пораженные грозой. Случается, что молния, ударив в вершину, выжигает сердцевину до самых корней, потом уходит в землю, оставляя после себя колосс, держащийся на одной коре, но по— прежнему высящийся прямо; ничто в нем не свидетельствует о внутренней пустоте; но, в сущности, он лишен внутреннего стержня, и первый же сильный порыв ветра его опрокинет.
Так случилось и со старым моряком.
Пораженный и в чувстве страстной любви к сыну, и в своей чести, которая была ему еще дороже, он не согнулся под ударом судьбы, и только смертельная бледность выдавала его горе. Не задав ни одного вопроса по поводу печального события, он замкнулся в высокомерном одиночестве и гордом молчании.
Начиная с этого дня, он перестал делать обычные ежедневные прогулки. Уединившись ото всех, даже от самых дорогих друзей, он жил в заточении, почти неподвижный, немой, одинокий.
Одинокий? Не совсем. Три существа еще оставались около него, черпая в почтении, которое он им внушал, силы влачить ужасное существование рядом с живой статуей, с призраком, сохранившим силы живого человека, но добровольно замуровавшим себя в вечном молчании.
Прежде всего это был его второй сын, Льюис Роберт Бакстон, еженедельно проводивший в Гленоре день, свободный от работы в Центральном банке.
Затем это был внук, Аженор де Сен-Берен, пытавшийся оживить добродушной улыбкой жилище, мрачное, как склеп.
Ко времени необъяснимого поступка Джорджа Бакстона Аженор де Сен-Берен как две капли воды походил на тот мало лестный для него портрет, который мы уже нарисовали; но с нравственной стороны это был превосходный человек, услужливый, обязательный, с добрым сердцем и абсолютной преданностью. Три черты отличали его от остальных людей: невероятная рассеянность, всепоглощающая страсть к ужению рыбы и, наконец, самая удивительная — подчеркнутое отвращение к женскому полу.
Владелец значительного состояния, унаследованного от умерших родителей, и потому не зависевший ни от кого, он покинул Францию при первом известии о несчастии, поразившем деда, и устроился на вилле по соседству с замком Гленор, где проводил большую часть своего времени.
Рядом с виллой протекала речка, в которую Аженор забрасывал свои удочки с усердием столь же похвальным, сколь и необъяснимым.
Зачем было, в самом деле, вкладывать столько страсти в это занятие, если при этом он всегда думал о другом и все рыбы в мире могли клевать, а он даже не замечал поплавка? Больше того: если какая-нибудь уклейка или пескарь, сумевшие переупрямить рассеянного рыболова, сами себя подсекали, чувствительный Аженор без колебаний спешил бросить рыбешку обратно в воду, быть может, даже принося ей при этом свои извинения.
Хороший человек, как мы уже сказали. И какой закоренелый холостяк! Тем, кто соглашался его слушать, он постоянно высказывал свое презрение к женщинам. Он приписывал им все недостатки, все пороки. «Непостоянные, вероломные, лживые, расточительные»,— провозглашал он, частенько прибегая и к другим оскорбительным эпитетам, которых у него был достаточный запас.
Ему иногда советовали жениться.
— Мне! — восклицал он.— Мне соединиться с одним из этих ветреных и неверных созданий!
А если настаивали, он серьезно заявлял:
— Я только тогда поверю в любовь женщины, когда увижу, как она умрет от отчаяния на моей могиле!…
И так как это условие являлось невыполнимым, можно было держать пари, что Аженор останется холостяком.
В своей неприязни к женскому полу он допускал лишь одно исключение. Привилегированной особой оказалась Жанна Бакстон, последняя из детей лорда Гленора, следовательно, тетка Аженора, но эта тетка была почти на два десятка лет моложе его самого: он знал ее еще совсем ребенком, учил ходить и стал ее покровителем, когда несчастный лорд удалился от мира. Он питал к ней поистине отеческую нежность, глубокую привязанность, такую же, как и молодая девушка к нему. Вообще говоря, это был наставник, делавший все, что только могла пожелать ученица. Они не расставались: вместе гуляли по лесам пешком или ездили на лошадях, плавали в лодке, охотились и занимались спортом, что позволяло старому племяннику говорить о юной тетке, воспитанной как мальчишка: «Вы увидите, она в конце концов сделается мужчиной!»
[19] Ашанти — народ (около 600 тыс. человек), населяющий центральные районы Ганы. В XVII-XIX веках существовало государство Ашанти (федерация ашанти с денкера и другими соседними народами), которое в 1896 году было захвачено англичанами. После подавления восстания ашанти в 1900 году территория федерации стала частью британской колонии Золотой Берег.