— Дядюшка? — спросила она в этот день Аженора Де Сен-Берена.
Хотя он был в действительности ее племянником, было решено практически переменить степень родства, что более соответствовало их возрастам. Вот почему Аженор обычно звал Жанну племянницей, тогда как та присудила ему титул дяди. Так было всегда.
Впрочем, нет… Если получалось так, что этот дядя по соглашению давал повод для жалоб своей мнимой племяннице или же решался противоречить ее воле, какому-нибудь капризу, эта последняя немедленно принимала звание, принадлежащее ей по праву, и объявляла своему «племяннику», что он должен оказывать почтение старшим родственникам. Видя, что дело оборачивается плохо, «племянник», быстро присмирев, спешил успокоить свою почтенную «тетушку».
— Дядюшка? — спросила Жанна в этот день.
— Да, моя дорогая, — ответил Аженор, погруженный в чтение огромного тома, посвященного искусству рыбной ловли на удочку.
— Я хочу говорить с вами о Джордже. Пораженный Аженор оставил книгу.
— О Джордже? — повторил он немного смущенно. — О каком Джордже?
— О моем брате Джордже, — спокойно уточнила Жанна.
Аженор побледнел.
— Но ты же знаешь, — возразил он дрожащим голосом, — что эта тема запрещена, что это имя не должно здесь произноситься.
Жанна отбросила возражение кивком головы.
— Неважно, — спокойно сказала она. — Говорите со мной о Джордже, дядюшка.
— О чем же прикажешь говорить?
— Обо всем. Обо всей истории. — Никогда в жизни!
Жанна нахмурила брови.
— Племянник! — бросила она угрожающим тоном. Этого было достаточно.
— Вот! Вот! — забормотал Аженор и принялся рассказывать печальную историю.
Он ее рассказывал с начала до конца, ничего не пропуская. Жанна слушала молча и, когда он окончил, не задала ни одного вопроса. Аженор думал, что все кончено, и испустил вздох облегчения.
Он ошибся. Через несколько дней Жанна возобновила попытку.
— Дядюшка? — спросила она снова.
— Да, моя дорогая, — снова ответил Аженор. — А если Джордж все-таки невиновен?
Аженору показалось, что он не понял.
— Невиновен? — повторил он. — Увы! Мое бедное дитя, в этом вопросе нет никаких сомнений. Измена и смерть несчастного Джорджа — исторические факты, доказательства которых многочисленны.
— Какие? — спросила Жанна.
Аженор возобновил рассказ. Он приводил газетные статьи, официальные донесения, против которых никто не возражал. Он сослался, наконец, на отсутствие Джорджа, что было самым сильным доказательством его смерти.
— Смерти, пусть, — ответила Жанна, — но измены?
— Одно есть следствие другого, — ответил Аженор, смущенный таким упрямством.
Упрямства, у девушки было еще больше, чем он предполагал. Начиная с этого дня, она часто возвращалась к тягостной теме, изводя Аженора вопросами, из которых легко было заключить, что она сохраняла незыблемую веру в невиновность брата.
В этом пункте Аженор был, однако, неисправим. Вместо ответа на самые сильные доводы он лишь уныло покачивал головой, как человек, который хочет избежать бесполезного спора; но Жанна чувствовала, что его мнение непоколебимо.
И, наконец, пришел день, когда она решила воспользоваться своим авторитетом.
— Дядюшка?.. — сказала она в этот день.
— Да, моя дорогая?.. — как всегда отозвался Аженор.
— Я много думала, дядюшка, и решительно пришла к убеждению, что Джордж невиновен в ужасном преступлении, которое ему приписывают.
— Однако, моя дорогая… — начал Аженор.
— Здесь нет никаких «однако»! — повелительно оборвала его Жанна. — Джордж невиновен, дядюшка!
— Однако…
Жанна выпрямилась с трепещущими от гнева ноздрями.
— Я вам говорю, племянник, — заявила она сухим тоном, — что мой брат Джордж невиновен.
Аженор смирился.
— Да, это так, тетушка, — униженно согласился он. С тех пор невиновность Джорджа стала признанным фактом, и Аженор де Сен-Берен не осмеливался больше ее оспаривать. Больше того: утверждения Жанны не остались без влияния на его настроение. Если у него еще не было полной уверенности в невиновности мятежного капитана, то, по крайней мере, убежденность в его вине была поколеблена.
В продолжение следующих лет горячая вера Жанны все укреплялась, но основана она была более на чувствах, чем на рассудке. Выиграв сторонника в лице племянника, она кое-чего добилась, но этого было мало. К чему провозглашать невиновность брата, если нельзя ее доказать?
После долгих размышлений ей показалось, что она нашла средство.
— Само собой разумеется, — сказала она в один прекрасный день Аженору, — недостаточно, чтобы мы с вами были убеждены в невиновности Джорджа.
— Да, моя дорогая, — согласился Аженор, который, впрочем, не чувствовал столько уверенности, чтобы спорить.
— Он был слишком умен, — продолжала Жанна, — чтобы допустить такую глупость, слишком горд, чтобы пасть так низко. Он слишком любил свою страну, чтобы ее предать.
— Это очевидно.
— Мы жили бок о бок. Я знала его мысли, как свои собственные. У него не было другого культа, кроме чести, другой любви, кроме любви к отцу, другого честолюбия, кроме славы отечества. И вы хотите, чтобы он задумал проект предательства и обесчестил себя флибустьерскимnote 12 предприятием, покрыв позором и себя и семью? Скажите, вы этого хотите, Аженор?
— Я?! Да я ничего не хочу, тетушка, — запротестовал Аженор, рассудив, что будет благоразумнее присвоить Жанне это почтительное обращение, прежде чем его к тому призовут.
— Что вы на меня так смотрите своими большими круглыми глазами, точно никогда меня не видели! Вы прекрасно знаете, однако, что такое гнусное намерение не могло зародиться в его мозгу! Если вы это знаете, говорите!
— Я это говорю, тетушка, я говорю!
— Это не он виновен, несчастный!.. А те, которые выдумали эту легенду со всеми ее подробностями, негодяи!
— Бандиты!..
— На каторгу их послать! — Или повесить!..
— Вместе с теми газетчиками, которые распространяли лживые новости и стали, таким образом, причиной нашего отчаяния и позора!
— Да, эти газетчики! Повесить их! Расстрелять! — Значит, вы, наконец, убедились?
— Абсолютно!
— Впрочем, хотела бы я посмотреть, как бы вы осмелились высказать на этот счет иное мнение, чем мое!
— Я не имею желания…
— В добрый час!.. А без этого, вы меня знаете, я бы прогнала вас с глаз, и вы никогда в жизни меня не увидели бы…
— Сохрани меня боже! — вскричал бедный Аженор, совершенно потрясенный такой ужасной угрозой.
Жанна сделала паузу и посмотрела на свою жертву уголком глаза. Очевидно, она нашла ее в желательном виде, так как приглушила свою жестокость, более искусственную, чем чистосердечную, и продолжала более мягким тоном:
— Ведь недостаточно, чтобы мы с вами были убеждены в невиновности Джорджа. Надо дать доказательства, вы понимаете, мой дорогой дядюшка?
При этом обращении физиономия Аженора расцвела. Гроза, решительно, прошла мимо.
— Это очевидно, — согласился он со вздохом облегчения.
— Без этого мы можем кричать со всех крыш, что Джорджа осудили напрасно, и нам никто не поверит.
— Это слишком очевидно, моя бедная крошка.
— Когда мой отец, сам отец, принял на веру слухи, происхождения которых не знает, когда он умирает от горя и стыда на наших глазах, не проверив отвратительных россказней, когда он не вскричал, слыша обвинения против сына: «Вы лжете! Джордж не способен на такое преступление!», — как хотим мы убедить чужих, не дав им неопровержимых доказательств невиновности моего брата?
— Это ясно, как день, — одобрил Аженор, почесывая подбородок. — Но вот… эти доказательства… Где их найти?
— Не здесь, конечно… — Жанна сделала паузу и прибавила вполголоса: — В другом месте, быть может…