Вдобавок ко всему, Блекланд содержался в чистоте и обладал всевозможными удобствами. Не было у Веселых ребят или в Гражданском корпусе ни одного жилища без телефона. Не было улицы, дома, даже невольничьей хижины без водопровода и электричества.
В окрестностях города, основанного десять лет назад среди пустыни, превращение было еще чудеснее. Песчаный океан, окружавший его повсюду, начинался теперь лишь за несколько километров от городских стен. В непосредственной близости к городу пустыню до самого горизонта сменили поля, возделываемые по наиболее совершенным методам, где год от году лучше росли растения Африки и Европы.
Таково было создание Гарри Киллера, которое было бы чудесным, если бы не было основано на преступлениях. Но как оно било осуществлено? Как он превратил в плодородные поля бесплодные, сухие равнины? Чтобы существовали человек и животные, чтобы приносила плоды земля, нужна вода. Как Гарри Киллер одарил ею область, где раньше за целые годы не выпадало ни капли дождя? Не был ли он наделен магической властью?
Нет, Гарри Киллер не владел никаким сверхъестественным могуществом и, предоставленный собственным силам, неспособен был бы осуществить такие чудеса. Но Гарри Киллер был не один. Дворец, где он обитал с теми, которых называл советниками, казармы Черной стражи и ангары для планеров занимали лишь меньшую часть последней секции Блекланда. Среди обширного свободного пространства там были еще строения, целый город, заключенный в первом; постройки, дворы и внутренние сады его занимали девять гектаров. Против дворца возвышался завод.
Завод был автономным, независимым городом, который Господин снабжал средствами, который он уважал и которого, не признаваясь в этом даже самому себе, немного побаивался.
Он только задумал город, но создан был этот город заводом, завод снабдил его и новейшими усовершенствованиями и сверх всего необычайными изобретениями, о которых Европа узнала лишь на несколько лет позже Блекланда.
Завод имел душу и тело. Душой завода был его директор. Телом — сотня рабочих разных национальностей, преимущественно французов и англичан, избранных среди лучших представителей своих профессий и привлеченных сюда могуществом золота. Каждому из них платили жалованье министра, но зато они должны были подчиняться непререкаемым законам Блекланда.
Среди рабочих были представители всякого рода профессий, но большинство составляли сборщики машин. Некоторые из них были женаты, и в описываемую эпоху истории Блекланда завод насчитывал двадцать семь женщин и небольшое количество детей.
Эта честные рабочие, представлявшие странный контраст с остальными обитателями города, жили на заводе, выходить откуда им было раз навсегда строго запрещено. Да если б они и захотели выйти, они не могли бы этого сделать, так как Черная стража и Веселые ребята день и ночь бдительно надзирали за ними. Вдобавок они были предупреждены об этом при найме, и никто не пытался нарушить правило, объявленное при поступлении на работу. В обмен за огромную заработную плату рабочие были отрезаны от мира на все время пребывания в Блекланде. Они не только не могли выходить с завода, но даже не могли никому писать и получать письма извне. Таковы были условна найма.
Многих такая строгость условий заставляла отступать. Некоторые же время от времени соблазнялись весьма большим жалованьем. Что, в самом деле, терять, когда ты беден и бьешься из-за куска хлеба? Возможность разбогатеть стоила неприятности броситься в неизвестность. «В конце концов, — говорили они себе, — в этом приключении мы рискуем только жизнью».
Как только договор был заключен, он немедленно выполнялся. На указанном ему судне завербованный приезжал на один из островов Биссагушского архипелага, расположенного близ берега Португальской Гвинеи. Там ему завязывали глаза, и один из планеров, убежище для которых было устроено в пустынном уголке архипелага, менее чем в шесть часов доставлял его в Блекланд, расположенный в двух тысячах километров по прямому расстоянию. Планер спускался на эспланадуnote 49, отделяющую дворец от завода, и рабочий, освобожденный от повязки, входил на завод, чтобы не выходить оттуда до того дня, когда ему было угодно расторгнуть договор и он решал возвратиться на родину.
В этом вопросе контракт, в самом деле, представлял свободу завербованному рабочему. В Блекланде он был пленником, но имел право в заранее обусловленное время покинуть город навсегда. Тогда с той же самой эспланады, где он высадился с планера, другой планер увозил его на Биссагушские острова, где он находил пароход, чтобы вернуться в Европу. Так, по крайней мере, уверяли уезжающих рабочих. Но те, кто оставался на заводе, не знали, что люди, отправлявшиеся из Блекланда, никогда не прибывали по назначению, что кости их белели в пустыне и что заработанные деньги, которые они увозили с собой, неизменно возвращались к тому, кто их платил. Так касса Господина не истощалась, и так сохранялся секрет существования Блекланда, и империя Гарри Киллера оставалась неизвестной.
Впрочем, такие отъезды случались редко. Рабочим невозможно было узнать и даже заподозрить, какой образ жизни ведут обитатели города, о котором у них не было никаких сведений; они лишь в крайних случаях покидали завод — этот маленький уединенный городок. Они жили там в своем кругу; девять невольников и невольниц, пленники, как и они сами, помогали женщинам в домашних заботах. В конце концов, они были счастливее, чем на родине, настолько увлекаясь работой, что иногда не бросали ее вплоть до ночи.
Единственным начальником рабочих был их директор, француз Марсель Камаре, и они были недалеки от того, чтобы считать его богом.
Марсель Камаре был единственным обитателем завода, который мог свободно из него выходить и бродить по улицам или в окрестностях Блекланда. Он пользовался свободой, и гулял повсюду, однако из этого не следовало заключить, что он лучше подчиненных знал обычаи города, самое название которого было ему неизвестно.
Один рабочий спросил его однажды об этом. Камаре добросовестно подумал и, к большому изумлению подчиненного, ответил:
— Честнее слово… Я не знаю… И в самом деле он не позаботился осведомиться о такой «мелочи». Он об этом и не думал, пока ему не задали вопрос.
Вот каким странным существом был Марсель Камаре.
На вид ему было около сорока лет. Среднего роста, с узкими плечами, плоской грудью, с редкими белокурыми волосами, он имел хрупкую, изящную внешность. Его жесты были умеренны, спокойствие непоколебимо; он говорил, как робкий ребенок, слабым и нежным голосом, никогда не поднимавшимся до гневного окрика даже в нетерпении и при любых обстоятельствах. Его слишком тяжелая голова постоянно склонялась на левое плечо, и на бледно-матовом болезненном лице были прекрасны лишь удивительные голубые мечтательные глаза.
Внимательный наблюдатель нашел бы, что в этих чудесных глазах иногда появлялся смутный, тревожный блеск, что выражение их на мгновение становилось блуждающим. Удивленный этим блеском, он поспешил бы заключить, что Марсель Камаре сумасшедший, и, быть может, это суждение было бы не слишком далеко от истины. Ведь гениальность как-то граничит с безумием.
Несмотря на физическую слабость и нежность характера, Марсель Камаре был одарен безграничной энергией. Он не обращал внимания на опасности, не замечал никаких лишений и препятствий. Дело в том, что он о них не подозревал. Эти ясные голубые глаза смотрели только внутрь и не видели реальных предметов. Он жил вне времени, в волшебном мире, населенном химерами. Он думал. Он думал глубоко, думал всегда и везде. Марсель Камаре был только мыслительной машиной, машиной удивительной, беззащитной и ужасной.
Рассеянный в такой же мере, как и Сен-Берен, или, скорее, «чуждый» всему, что составляет реальную жизнь, он не раз падал в Ред Ривер, думая, что идет на мост. Слуга, за обезьянью наружность получивший прозвище Жоко, не мог заставить его есть вовремя. Марсель Камаре ел, когда был голоден, засыпал, когда приходил сон, так же легко в полдень, как и в полночь.