Шест стоял крепко. На верхушке, точно флаг, развевался красный платок.
— Отлично! — сказал Иван Гермогенович и достал из кармана маленькую пузатую бутылочку.
Он поднес ее к глазам, посмотрел сквозь стекло на солнце. Серебристые пузырьки поднимались со дна бутылочки, сталкивались и лопались.
Осторожно поставив бутылочку рядом с шестом, профессор начал раздеваться.
Сбросив платье, он нагнулся и поднял бутылочку.
— Я думаю — хватит! — сказал профессор и, запрокинув голову, залпом выпил все, что было в пузырьке.
— Ну вот и прекрасно, — сказал он и с размаху бросил в пруд пустой пузырек. Описав в воздухе дугу, пузырек с бульканьем погрузился в воду.
Некоторое время Иван Гермогенович стоял на месте, посматривая на широкие круги, которые бежали один за другим по воде, затем шагнул вниз, к пруду и… словно растаял.
Там, где только что стоял Иван Гермогенович, теперь одиноко торчал длинный шест с красным флажком, а внизу — около шеста — валялось помятое платье.
Что же стало с профессором?
Проглотив жидкость, он некоторое время стоял неподвижно, внимательно глядя на свои руки и ноги. Ему хотелось заметить, как начнет уменьшаться его тело. Он прождал минуту-другую, но ничего особенного не произошло.
«Странно, — подумал профессор, — может быть, мне нужна было выпить несколько стаканов? Может быть, я слишком мало выпил?»
Он шагнул вперед и вдруг почувствовал, что тело его сделалось необыкновенно легким.
— Ага! Начинает действовать! — закричал профессор.
Он опять взглянул себе на руки и на ноги. Они все еще были такими же, какими он привык их видеть — не уменьшились ни на один сантиметр.
Так, по крайней мере, ему казалось.
Зато все вокруг начало изменяться чудесным образом.
Трава потянулась вверх с удивительной быстротой — каждая травинка росла, набухала, становилась все толще и толще. Листья, цветы, травы поднимались вверх как на дрожжах. Потом все дрогнуло и помчалось к небу с такой быстротой, что профессору показалось, будто он падает в бездонную пропасть.
Не прошло и минуты, как вокруг него зашумел густой лес. Блестящие зеленые стволы обступили его со всех сторон.
В этом лесу не было мрака и тишины, как в старом сосновом бору. Не походил этот лес и на березовые рощи, где листва шумит и шелестит не умолкая.
Нет, это был особенный лес.
Он весь светился, зеленый и солнечный. Голые, блестящие стволы стояли на холмах и спускались в овраги. В лесу сияли синие озера и тихо журчали ручьи.
Профессор погладил бороду и спокойно сказал:
— Ну что же… Надо искать. Они могут быть только здесь! — И он бодро зашагал по лесу.
Итти было трудно.
На пути профессора лежали холмы и овраги, ручьи и озера. В густых зарослях местами висели липкие сети, и нужно было очень осторожно обходить эти ловушки.
— Паука работа! — бормотал профессор, пробираясь сквозь заросли.
Изредка он останавливался и подолгу рассматривал искусную работу лесного ткача.
Особенно внимательно профессор вглядывался в бесчисленные узелки, густо рассыпанные по всей паутине.
Профессору, конечно, было известно, что ловит насекомых не сеть, а именно эти крошечные липкие узелки. К ним, точно к свежему столярному клею, прилипают крылья и лапки насекомых, и тогда насекомое становится добычей паука.
Все это, повторяем, было давно известно профессору. Но одно дело знать, другое дело все это видеть своими глазами.
И скоро Иван Гермогенович совсем забыл, где он находится и даже зачем он сюда пришел.
Ему казалось, что он сидит у себя в кабинете, склонившись над микроскопом, и перед ним один за другим проходят его старые знакомые.
Но что микроскоп! Разве через стекла микроскопа увидишь всего паука сразу?
Конечно, нет. Микроскоп позволяет рассмотреть только глаз паука или кончик его ноги, или коготок, похожий на гребень, или узелок паутины. А тут перед профессором сидел весь паук, огромный, как бык, и можно было сразу разглядеть и все его восемь глаз, и две пары челюстей, и восемь ног с коготками-гребнями, и вздутое мягкое брюшко.
Но больше всего радовало профессора то, что паук был живой и охотился. Под микроскопом — даже под самым совершенным микроскопом — нельзя было увидеть, как ловит паук свою добычу. А тут паук охотился.
Он сидел, огромный и мягкий, около расставленных сетей. От этих сетей к нему тянулась сторожевая нитка. Паук сидел, как рыбак на берегу, и ждал. Вот-вот дернется нитка — и тогда он бросится на добычу, вонзит в нее когти с ядом, убьет и высосет из нее кровь.