Хотя в этом купе Рита и Юра уже стали как будто бы привыкать к роскошной жизни, ужин из ресторана, да еще доставленный прямо в купе, они все-таки не смогли себе позволить. Не потому, что у них не хватило бы денег заплатить, деньги у них как раз были, перед их отъездом бабушка отменила свою страховку, которую платила чуть ли не двадцать лет, и дала им достаточно денег с собой. Скорее всего эти деньги они не успеют потратить завтра в Москве, и они вообще пропадут, но заказать ужин из ресторана они все равно не могли. Не то воспитание, не привыкли они к такому, да и все тут.
— Чертов комплекс бедного человека, — досадливо вздохнув, сказал Юра, когда официант ушел. — Есть ведь деньги, а потратить их на себя не можем. Что ж мы за люди такие? Как ты думаешь, мы избавимся от этого?
— Если и избавимся, то не скоро, — так же задумчиво ответила ему Рита. — Мы же с тобой всю жизнь слышали одну и ту же фразу «сейчас у нас нет денег» как будто бы они когда-нибудь должны были у нас появиться. Знаешь, что я недавно прочитала? Что Моисей водил евреев сорок лет по пустыне совсем не потому, что не знал дорогу, а потому, что хотел, чтобы все взрослые люди, которые помнили, как они были рабами, умерли, и остались бы только молодые, которые помнили себя только свободными людьми. Видишь, он не надеялся, что рабы смогут избавиться от рабской психологии, даже если будут свободными.
— Так что, мы так никогда и не будем позволять себе ничего хорошего в жизни? — ужаснулся Юра. — Ну, уж нет, я буду с этим бороться. Интересно, сколько нам оставила эта благословенная тетя Роза, — уже мечтательно произнес он, и они оба сладко вздохнули. Да, их ожидает совсем новая волшебная жизнь.
На следующий день они благополучно, без новых приключений прибыли в столицу нашей Родины Москву, переночевали все у той же гостеприимной подруги, потом поехали в аэропорт, встретили там Беллу и Сашу в этот раз с сыном, и поднялись на борт самолета. Это был советский самолет. На нем они долетели до Варшавы, где их всех заперли в буквальном смысле в небольшом зале ожидания, Часа через два зал открыли, и им разрешили выйти на летное поле. К своему удивлениюони обнаружили, что их охраняют, и не просто какая-нибудь там милиция, а крепкие молодые люди с самыми настоящими автоматами в руках. Потом им велели найти свои чемоданы и указать на них, когда их спросят. Как только Юра и Рита нашли свои вещи, к ним подошел высокий черноволосый и очень симпатичный парень, внимательно посмотрел на них, потом наклеил какие-то бумажки на их чемоданы и жестом показал, что они могут их взять. Они и взяли их в руки и растерянно посмотрели на него, не зная, что делать дальше. И тогда он снова рукой указал им в направлении огромного Боинга, стоявшего впереди, и вдруг улыбнулся им такой чудесной улыбкой, что у Риты замерло сердце. А он еще и взял ее за плечи, легонько подтолкнул в направлении самолета и мягко сказал — Шолом у легитраот.
И пошел к другим пассажирам, правда, все еще оглядываясь на Риту и улыбаясь ей. А она стояла с полными слез глазами, потому что вдруг действительно поняла, что отчим был прав, и ОНИ совсем не те запуганные евреи, которые живут в России, а другие, свободные, бесстрашные и гордые своим еврейством. И еще она заплакала, потому что поняла, что теряет его навсегда и даже, если там, куда они едут есть много таких как он, все равно они ей не заменят его одного, первого и единственного.
— Ритка, ты что плачешь? Чего это ты? — удивлено спросил Юра, поглядев на нее.
— Как же ты не понимаешь, Юрка, — прерывающимся от слез голосом, ответила она. — Ты видел, как он улыбнулся? Это же первая улыбка Родины, и какая же она чудесная.
Потом они не раз еще проливали слезы умиления. В конце концов, для этого нужно было немного, например, посмотреть передачи первого канала израильского телевидения до самого конца. В двенадцать часов ночи передачи заканчивались, и по телевизору исполнялся израильский государственный гимн «Ха-тиква». На экране в это время под торжественно льющуюся музыку трепетали на ветру три бело-голубых флага, средний повыше, и два по краям пониже. Когда раздавались последние звуки гимна, музыка усиливалась, поднималась вверх, и вдруг, как бы повинуясь ей также резко и гордо взмывали вверх флаги и оставались так до самого конца. И они смотрели на это каждую ночь, и каждую ночь плакали от счастья и от гордости за свою страну и свой народ.