— Нужно было сразу же бежать за Ваньком, — вставил слово Андрей, тупо глядя перед собой.
— А ну как и его тожеть нет дома? Токо время потеряю. Нашёл кирпичину — и назад: будь что будет, думаю, а издеваться не позволю! Ещё издаля замечаю: автомат висит на суку, а они возятся с нею поодаль. Бросил кирпич, крадусь к автомату, ещё бы несколько секунд!.. а тут, откуда ни возьмись, — тёть Шура. Подбежала да как вцепится одному в патлы! Что ж ты, кричит, с дитём-то делаешь, морда бесстыжая! А другой — хвать автомат да по голове её хрясь… Она и повалилась.
Борис умолк, удрученно глядя себе под ноги.
— А что ж с Варей, её не отпустили? — с надеждой в голосе поднял Андрей на него глаза.
— Какой там!.. — Борис снова умолк, не в силах продолжать. — Ты бы слышал, как она кричала, звала на помощь… А потом замолкла, как если б ей рот зажали.
— И ты на всё это спокойно глядел? — с осуждением упрекнул Андрей товарища. — Надо ж было что-то делать!
— Что я мог сделать с пустыми руками? А у него автомат: взял наизготовку и зырит по сторонам, не бежит ли ещё кто на выручку. А насчёт «спокойно» — думаешь, мне не больно было всё это видеть… слушать, как она зовёт: спасите, где ж вы все подевались?.
Оправдания Андрей вряд ли слышал. Остекленелым взглядом, потрясённый услышанным, молча и тупо смотрел перед собой, ничего не видя сквозь навернувшиеся слёзы.
— Во двор не заходил? — спросил уже на подходе к борисову подворью.
— Там было полно соседей. Хотел узнать, что и как, но меня завернули, сказали — пока нельзя.
Убедившись, что с матерью всё в порядке, возвращаться Андрей передумал, и когда Борис прошёл в свою калитку, направился к Марте. Там его уже поджидали.
— Дома всё благополучно? — поинтересовалась Ольга Готлобовна.
— С мамой? Нормально…
— Ну и хорошо, что нормально. Хотя по твоему виду этого не скажешь, — От неё не ускользнуло угнетённое состояние паренька, но расспрашивать не стала. — Можете отправляться, — разрешила дочери.
Перемена не осталась незамеченной и для Марты. Передавая влажную ещё рубашку (успела «простирнуть»), она посмотрела оценивающим взглядом.
— Ты чё так смотришь? — заметил он.
— Какой-то ты не такой… — пожала плечом. — И могу поспорить, что ты не подкрепился.
Убежала в хату и спустя несколько минут выволокла объёмистый узел. Андрей подхватил его, и они побежали к проезду в подсолнухах.
Здесь было по-вчерашнему душно, и они вскоре перешли на шаг. Андрей снял рубашку.
— Давай сюда, — запихнула в узел и её. — Духотища такая, что и я не против наполовину раздеться… Но вчера я вроде и недолго побыла раздетой, а кожа порозовела — даже мама заметила.
— Не ругала, что при мне была раздетой?
— Она у меня понятливая.
— Мне твоя мама тоже очень понравилась… Ты шаровары скинь до лимана. И давай не сильно спешить, сёдни — не вчера.
— Ага, человек там ждет — не дождется… Ну-ка, два дня не евши! Да, я ж тебе пирожков прихватила. С картошкой. Будешь?
— Давай. Как ты догадалась, что я не поел дома?
— Что-то подсказало… И ещё мне показалось, что ты плакал. Вкусные? — не дождавшись ни подтверждения, ни отрицания, спросила видя, как он уписывает за обе щёки.
— Очень! У твоей мамы — золотые руки.
— Эти я делала сама, — похвалилась она.
— Сурьёзно? Тогда у вас у обоих золотые. И руки, и сердца.
— Спасибо. Только не у «обоих», а у «обеих». Запомни.
Оттого ли, что угодила с пирожками, или по душе пришелся комплимент, а скорее и то и другое стали причиной прекрасного настроения. У неё. Держась за узел с другой стороны, шла едва ли не вприпрыжку, ловила взгляд спутника, всякий раз улыбаясь, пыталась разговорить. Но тому было не до веселья. Гнетущая борисова весть не выходила из головы ни на минуту. Тёть Шуру он любил, как родную, и невозможно было смириться с мыслью, что её уже нет в живых… А Варя — сердце кровью обливается, как подумаешь, какие несчастья свалились на ее голову. Ох, Варя, Варя, за что же судьба обошлась с тобой так жестоко? А как смотреть теперь в глаза Ваньку, куда деться от позора, ведь она его так любит!..
— Андрюша, ты пришёл чем-то расстроенный, — заметила она ему наконец. — И сейчас, вижу, не в настроении…
— Откуда ему взяться после всего, что произошло, — ответил, не вдаваясь в суть, вздохнул и снова умолк надолго.
Он решил не говорить ей о случившемся — всё равно ведъ узнает, так пусть лучше от кого другого. Язык не поворачивался говорить с девчонкой о таком. Она, может, и слова-то такого ещё не слыхала — «насильничать»; спросит, что это такое, а как объяснишь?
Лишь у лимана разговор возобновился. Марта не сдержалась, чтоб не набрать букет цветов. Каждому новому радовалась, как дитя конфете.
— Скажи, чудная гроздь? — поделилась восхищением с ним. — Не знаешь, как называется?
— Заячий горошек, — ответил безразлично.
— Понюхай, какой изумительный запах! — предложила другой экземпляр.
— Запах, как запах, ничего особенного… И вобше, нюхай ты их сама, — отмахнулся от очередного «чуда».
Заметил: обиделась. Осудил себя за невоспитанность: всю дорогу молчал, как сыч, да ещё и нагрубил ни за что. Она-то ведь не знает, что у него тяжко на душе. Через силу улыбнулся:
— Нет, они, конешно, очень красивые и душистые. Особенно этот. Дай-ка нюхну. — Понюхал, покрутил в пальцах. — Пахнет, как мёд. А как будет по-немецкому цветы?
— По-немецки, — поправила она. — Один — ди блюме, а если много — «блюмен».
— А это самое… как сказать: я люблю цветы?
— Ихь либе блюмен.
— Их либэ блюмен, — дважды повторил он. — А как по-немецки местоимение «тебя»?
— Дихь… — она задержала на нём взгляд. — А зачем тебе знать?
— Так просто… Спросил из любопытства. Мы с пацанами тоже придумали что-то вроде немецкого, — поспешил он переменить тему разговора. — Когда в войну играли.
— Интересно! Скажи что-нибудь на своём немецком.
— Пожалста: спаты-спакра-спаси-спава-спая спаде-спаво-спачка, — протараторил «немец».
— Тарабарщина какая-то, а не немецкий, — пожала она плечами.
— Сперворазу никто не понимает, эт точно. Но потом быстро научается и понимать, и разговаривать.
— Как быстро — за неделю, за месяц?
— Ежли догадливый, то и за час можно.
Марта посмотрела на него с сомнением, как бы говоря: ну и мастер ты заливать!
— Всё очень даже просто, — стал ей объяснять. — Слово разбиваем на слоги, например: ха-та. Потом перед каждым слогом произносим какую-нибудь приставку, допустим — «спа». Получается: спаха-спата. Уловила?
— Ну-ка, повтори-ка ещё раз. Только помедленней.
— Слушай внимательно: спама-спарта, спаты, спакра-спаси-спава-спая, спаде-спаво-спачка.
На этот раз она разобрала: Марта, ты красивая девочка.
— Схватила только первое слово: Марта, — не созналась она из скромности. — Скажи ещё что-нибудь.
— Кау-каже, спака-спаже-спаца, накапри-накашли, — несколько усложнил он фразу, но она тут же воскликнула обрадованно:
— Хоть ты и хотел меня запутать, но я поняла всё! Ты сказал: «Уже, кажется, пришли».
— Ну вот, а ты говорила! Теперь уж точно начинаешь мне нравиться. За сообразительность, конешно.
— Спасибо и на том…
Расстояние до островка преодолели быстро: Марта всё больше осваивалась с ролью помощницы, работая шестом. Попробовала было и веслом, но тут не совсем получалось: лодка норовила повернуть обратно.
Судя по широкой улыбке, какой встретил их появление подопечный, здесь и впрямь заждались.
— Уже и не надеялся, что будете сегодня у меня. — Ухватил за скобу и вытащил лодку на треть длины. — Здравствуй, Андрюша, здравствуй, Марточка! — пожал он обоим руки в ответ на приветствие устное.