— Фрицы задержали…
— Я так и подумал: стрельба слышна была и сюда… И вы не убоялись — среди бела дня?
— А их уже на хуторе нет. Натворили делов и укатили, изверги рода человеческого.
— Дядя Саша, как ваша рука, без осложнений? Возьмите вот, — передала узел Марта.
— Спасибо, пока что не беспокоила. Тяж-жёлый! Небось, устали тащить.
— Не-е, мы ж несли вдвоём.
На верху островка появился довольно просторный шалаш из зелёного камыша. Покатые стенки защищали от палящих лучей, продувался ветерком, сегодня посвежевшим настолько, что не звенел ни один комар. Здесь, в холодке, хватило места всем.
— Ну-ка, показывай, что там такое тяжёлое, — видя, что Марта распаковывает узел, сказал лётчик, не скрывая нетерпения.
Сегодня он выглядел отдохнувшим, посвежевшим с лица, без волдырей от комариных ужаливаний. Успел соорудить жильё и вскипятить воды: под треногой висел накрытый тарелкой котелок.
— Мы положили тут всё, о чём вы вчера беспокоились, — стала объяснять хозяйка, доставая нечто большое, завёрнутое в полотенце. — Андрюш, расправь немного парашюта — будет заместо скатерти.
От полотенца исходил вкуснейший аромат свежеиспечённого хлеба, и глазам предстала круглая зарумянившаяся буханка, разрезанная начетверо.
— Ух-х! — потянув носом, воскликнул лётчик. — Ну и дух, просто голова кружится! — Отщипнул от горбушки. — Даже ещё тёплый!
За хлебом на импровизированной скатерти стала появляться и другая снедь; Марта поясняла:
— Это вот варёная индюшатина. Здесь соль… Помоги же больному разломить! — подсказала напарнику; тот достал ножик и помог отделить индюшиный окорок. — А здесь завёрнуто сало: оно солёное, долго не испортится; будет вам прозапас. Тут ещё кое-что из одежды — посмотрите сами, — отложила узел в сторону. — Куртка, рубашка, брюки; ношенные, но ещё крепкие; дедушкины, должны вам подойти.
— Огромное вам спасибо! — завтракая, поблагодарил изголодавшийся островитянин.
— Подкрепляйтесь да посмотрим рану. Мама велела обязательно сменить повязку на стерильную.
— Рана не беспокоит. — Он пошевелил пальцами больной руки. — Но раз мама велела, значит, сделаем. Сами-то вы не голодны?
— За нас не беспокойтесь, — заверил Андрей. — Марта, а где ж груши?
— Ой, я и забыла! Они в самом низу. А ещё вам записка! — спохватилась она. Вылезла из шалаша, достала из «кармана» на груди сложенный вчетверо и пришпиленный булавкой носовой платок — в нём лежал клочок бумаги. Вернувшись вручила его адресату.
— Ну-ка, что тут… — стал пробегать глазами, перестав при этом дожёвывать откушенное. Пройдясь несколько раз, сунул в карман, снова накинулся на еду. — Так что там за делов натворили изверги рода человеческого? — спросил после некоторой паузы, глядя на всё ещё коричневое от йода ухо Андрея.
— Немец чуть было не застрелил Андрюшку!..
— Даже так? — испуганно вскинул голову лётчик. — Ухо — это его работа?
— Ухо — ерунда… Соседку, тетъ Шуру, насмерть убили. Автоматом по голове.
Настала очередь удивиться Марте — почему ж ей не сказал?
— Да-а… Как говорит пословица, подержал недолго, а когти знать. С тобой-то как получилось?
— Глупая история, дять Саша… Не хочется и вспоминать.
— Ну, значит, этот вопрос замнём… Что прошло, то ушло навсегда. Только в дальнейшем старайся не рисковать жизнью без крайней необходимости.
— Больше на авось надеяться не стану, обещаю…
Между тем Марта убрала «со стола», приготовила медицинские принадлежности, уточнила:
— Вода в котелке кипячёная? — Осторожно, с примочкой, отделила тампон. Рана в этот раз не закровоточила. Отсутствовало и нагноение, но выглядела всё ещё устрашающе. — Начала заживать, — заявила, тем не менее, санитарка уверенно. Сделав, что нужно, и забинтовав стерильным, из индпакета, бинтом, предупредила: — Без меня не трогать, пожалуйста! А то как бы не занести инфекцию.
— Слушаюсь, товарищ сестричка! Тебе мама не говорила о содержании записки? — поинтересовался больной.
— Сказала только, что она поможет вам связаться с кем нужно. А что?
— Да вот… Я, пожалуй, к ночи оставлю ваш гостеприимный островок.
— Так скоро? Но обещайте хоть соблюдать осторожность, когда будете менять повязку.
— Обещаю. — улыбнулся выздоравливающий.
— Дять Саша, а чё вы так скоро? Нехай бы поджила рука, а потом уж и…
— Так надо, сынок. «Куй железо, пока горячо».
— Вобще, понял. Но ежли не получится, то возвращайтесь к нам, ладно? У нас с ребятами есть надёжное укрытие. А лодка будет ждать вас у берега.
— Спасибо, воспользуюсь твоим предложением обязательно. Наведаюсь дня через два-три.
Андрей догадался, что в записке указан адрес явки, где лётчику помогут связаться «с кем нужно», то есть со своими. И ещё — что Ольга Готлобовна как-то причастна к оставленному нашими подполью «для организации партизанской борьбы», как выразился дять Саша.
Предвидя скорое расставание, может быть — навсегда, он спросил:
— Дять Саша, может хуть вы знаете: наши скоро вернутся?
— Не стану, Андрюша, врать: я этого не знаю. Но в одно верю твердо — вернутся обязательно!
— И ещё хочу спросить… Он вам сильно нужен? — кивнул на кобуру.
— Ну как же, конечно нужен. Им много врагов не уничтожишь, но если случится безвыходное положение, жизнь подороже продать можно. А зачем тебе пистолет?
— Пока и сам не знаю. Просто у нас с ребятами нет никакого оружия, а оно…
— Вам и иметь его ещё рано. Не детское это дело — воевать. Вы должны выжить обязательно. Чтобы отстраивать страну и продолжить начатое нами.
— А разве не может и у нас случиться так… ну, чтоб подороже. Наши вернутся нескоро — может, через месяц, а то и полгода. Что ж нам, молча терпеть издевательства?
В словах Андрея столько было решимости и недетского гнева, что Александр Сергеевич, вздохнув, заметил:
— Я тебя понимаю… Но и ты должен меня понять. — Достал записку и ещё раз внимательно прошёлся по строчкам, как бы запоминая написанное наизусть.
— Станица Ивановская, знакомое название, — произнёс вслух. — Это где-то недалеко отсюда?
— А вон она виднеется, — показал Андрей на юг. — Видите купол церкви? Там не церква, а настоящий дворец. Километров десять отсюда.
— Понятно. Тут вот сказано, чтобы я эту записку уничтожил на ваших глазах. Спички нынче дефицит, но давай, Андрюша, одну испортим. Ты, похоже, не куришь? В тайнике курева не нашлось.
— Мне что, делать больше нечего, как мозги дурманом затуманивать? И ребята наши никто такой дурью не мается. — Он зажёг спичку, записка вспыхнула. — А вы курите?
— Курил… Но — брошу «такой дурью маяться». А теперь — он достал из кармана часы, — прими, Андрей, вот это в подарок и на память. Не отказывайся, ты их заслужил. Ну и что, если золотые. Бери, Андрюша, не обижай! А это, — снял кольцо с пальца, тоже золотое, — тебе, сестричка. Да, дочка, оно обручальное. Только все мои погибли — и жена, и двое ребятишек… Пусть останется тебе в знак моего глубокого уважения и благодарности.
Ребята ни в какую не соглашались принимать столь дорогие подарки, пока лётчик не привёл ещё один веский довод:
— Мне предстоит погулять по вражьим тылам, и с такими блестящими игрушками это небезопасно.
— Но часы-то, — упирался Андрей, — вам же без них никак нельзя!
— Давай считать дело решенным, — твёрдо настоял на своём даритель. — И будем, пожалуй, прощаться. Я доеду с вами до берега, покажете, где тут у вас пристань. Лодка останется в моём распоряжении, постараюсь управиться с нею одной рукой. Если дня через три-четыре найдете её у берега, значит, я свои дела устроил и сюда уже не вернусь. Ну, а если её не будет…
— Я доберусь до вас вплавь, не беспокойтесь, — заверил Андрей.
— Значит, договорились.
И вот лодка ткнулась в берег. Прощаясь с ребятами за руку, Александр Сергеевич сказал:
— Славные вы ребятки! И друг дружки стоите. Желаю вам долгой дружбы. Хотелось бы встретиться с вами ещё. После войны, если останусь жив, обязательно вас разыщу!