— Что ты! Очень интересно, — горячо заверила слушательница. — Познакомишь меня со своими друзьями?
— Конешно, ежели хочешь. Я им уже рассказал и о лётчике, и о тебе. Хотел повременить, но так получилось.
И Андрей поведал о том, как и почему пришлось раскрыть секрет раньше времени.
— Но ты не думай, — заверил, — у них мозги и языки на месте. Я в них уверен, как ты в своей маме. — Глянул на часы: — Ничего, что задерживаемся? Уже перевалило за полночь.
— Ну и что. Я же сказала, что хоть до утра. Знаешь, как скучно без друзей и знакомых! И девочек поблизости нет.
— С подружками тебе не повезло, эт точно. На нашем порядке всего две ровесницы осталось — Вера да Нюська, — посочувствовал он.
— А почему так мало взрослых девочек и ребят?
— Много поумирало в тридцать третьем году. Тут знаешь, какая голодуха была! Я — то не помню, мама рассказывала. Страшно, что было: ели собак, кошек, крыс — ежли, конешно, удавалось кому поймать. Люди пухли, мёрли с голоду сотнями. Даже людоедство было. По полстаниц вымерло!.. Ты разве не знала?
— Мама рассказывала, что был повсюду голод, но что такие ужасы… А почему так случилось — знаешь?
— Конешно: из-за вредительства. Буржуи, скрытые враги народа хотели бунт против советской власти вызвать. Блюхер, Тухачевский, ещё кто-то. Мы их портреты в учебнике все почеркали, учительша велела.
— А мне мама говорила — правда, по секрету, но тебе я могу сказать, особенно теперь… будто всё это устроили евреи, пробравшиеся в правительство.
— Евреи?. — усомнился собеседник. — Что-то не верится. Получается, что они помогали Гитлеру, а он их после этого приказал всех поголовно уничтожить. Даже в листовке сказано: доносите о коммунистах, комиссарах и евреях. Да и товарищ Сталин такого бы не допустил!
— Для меня это тоже тёмный лес. И неинтересно. Расскажи лучше о себе, я хочу знать про тебя всё-всё!
— Может, давай сёдни заканчивать — поздно уже.
— Ещё немножко посидим, а то когда теперь увидимся!..
— Ну почему? Ежли не против, я буду приходить часто: мне с тобой тоже интересно.
— Конечно, приходи! И не обязательно вечером.
— Днём как-то неудобно… Что подумают твои?
— Кто, мама? Да ничего плохого не подумает! — заверила Марта. — Я ее знаю: она о тебе очень хорошего мнения.
— Спасибо. А как ей нравится, что ты считаешь себя уже вполне взрослой?
Она помедлила с ответом.
— Намёк поняла. Но мама уверена в моём благоразумии. А я, конечно, в твоей порядочности: ты ведь не из тех, «редких».
— А вобще-то мы с твоим дедушкой старые друзья, так что запросто можно приходить и днём. А зараз всё-таки пора: поздновато и работы у меня на завтра — вернее, уже сегодня — уйма с самого утра.
После похорон ближайшие соседки поделили немудрящее имущество Александры — какая-никакая утварь, барахлишко, зерно, что привезли накануне, другие съестные припасы — между многодетными матерями; таких, с тремя-четырьмя ртами, было на их «порядке» несколько семей. Не сразу пришли к согласию разве что насчёт Жданки. Коровёнки у многодетных имелись, держать же две — у всех худо с кормами, дай бог с одной-то дотянуть до весны. Предложение забить на мясо отвергнуто было большинством: это дойную-то? у кого рука поднимется? И потом, на хуторе Кисляки живет сестра Александры с детьми — законная наследница; может, представится возможность как-то сообщить. Словом, пока в степи трава, пущай ходит в череде, а там видно будет — глядишь, через месяц-два наши вернутся…
Почти неделю жизнь текла без заметных перемен. По гравийке оживилось машинное движение — сновали и в ту, и в другую стороны, но на хуторе никто из оккупантов не появлялся. Впрочем, перемен не было лишь на андреевом «порядке»; по ту сторону балки они уже происходили. Объявился Гаповский — отец. В период коллективизации он «охотно» вступил в колхоз, сдав инвентарь и худобу, но вскоре бесследно исчез — после того, как пало от потравы несколько обобщённых лошадей; поговаривали, что это его рук дело. Неизвестно, где пропадал он все это время, но с приходом немцев объявился, и новые власти назначили его старостой хутора. Вернулись и ещё двое мужиков, считавшихся призванными на войну; эти дезертиры также, по слухам, заверили «господ немцев», что давно мечтали о свободе от совдепии, и стали полицаями.
Полицейский участок разместился в бывшей учётчицкой, которая стала называться теперь комендатурой. Над её крыльцом вывесили красный флаг, но с белым кругом посередине и жирной свастикой на его фоне. Сюда стали наезжать в легковушке высокопоставленные гитлеровцы. Велась перерегистрация жителей: на обложках паспортов и документов, их заменяющих, ставили в левом верхнем углу какие-то знаки и буквы; у одних они совпадали, у других — нет, что вызывало среди хуторян толки и тревожные предчувствия…
Под вечер третьего дня ребята наведались к лиману — не вернулся ли лётчик. Лодка стояла у берега. Сплавали на островок, забрали лётную одежду и парашют, тайком перенесли в пещеру.
Однажды поутру у двора Сломовых остановилась автомашина. Прибежавший полюбопытствовать Андрей определил: ЗИС-5. С кузова спрыгнул пожилой мужчина с массивной нижней челюстью, сросшимися на переносице бровями и узко посаженными глазами. Серый картуз с удлинённым козырьком сшит из того же материала, что френч и штаны, заправленные в яловые сапоги. Из кабины, где за рулём сидел в такой же униформе мужик помоложе, с трудом вывалилась квадратная краснолицая, с излишней упитанностью женщина в мешковатом платье. Переговариваясь вполголоса, приезжие осмотрели хату, зашли вовнутрь; затем таким же образом обследовали турлучный, крытый кугой, сарай, заглянули в колодец. После чего мужик подал знак шофёру.
Хлопнув дверцей, тот взобрался на верх ЗИСа и стал подавать узлы, оклунки, табуретки и прочий домашний скарб, который хозяева складывали под стенку у сеней.
Подошли мать с соседкой, поздоровались, предложили помощь. Мужик в ответ лишь косо глянул, жена на приветствие ответила, но от помощи отказалась — «сами управимся». Неназойливые попытки разговорить приезжих успехом не увенчались, и соседки ушли.
Андрея непредвиденное появление такого соседа очень обеспокоило. Хата — ладно, не жалко. Но ведь этот мурло со своей толстомясой кикиморой станут теперь хозяевами и сломовской Жданки! А она даёт чуть ли не по ведру молока за удой.
— Мам, а как же корова — неужели им достанется? — спросил он, когда возвращались к себе.
— Мне тожеть этого не хочется, да теперь уже поздно…
— Ничё не поздно! В обед перехватим и во двор больше не пустим — вот и всё. За какие заслуги делать им такой подарок?
— Бог с ними, сынок, не связывайтесь, — безнадёжно махнула рукой мать.
— Подальше от греха, видишь — на машине приехал: не иначе хвашисский прихвостень.
— Мам, да им и в нос не влетит! — не соглашался сын. — Ежли и знают про неё, так мало ли куда подевалась! А наши верняк не донесут.
— Кто-то ж сообщил, что хата пустуеть; може, сказали и про Жданку, — стояла на своём мать. — Раньше не додумались, а теперя опасно.
В другое время Андрей сделал бы, возможно, по-своему. Подростки в его возрасте считают, что они уже сами с усами, и зачастую поступают вопреки. Правильней было бы, считал он, не допустить несправедливости: чем дарить прихвостню, лучше уж забить на мясо, раздать соседям порадовать детвору. Сам он тоже не помнит, когда ел мясо в последний раз. Но он уже имел случай дать маху — и чуть было не поплатился жизнью. Помнил совет дять Саши и обещание впредь не рисковать без особой нужды. К тому же, на кургане условились ничего не предпринимать, не посоветовавшись. И он завернул к Феде.