— Как?… — чуть не выронила посуду та.
— Уже ведь поздно… а я обещал вернуться сёдни.
— Вот потому, что уже поздно, никуда мы тебя сегодня не отпустим, — твёрдо заявила хозяйка квартиры. — Сейчас по ночам ходить опасно. Переночуешь у нас. Мама знает, куда ты ушёл?
— Знает, но…
— Никаких но. Загляни к дедушке, он занедужал, а хотел бы, говорит, с тобой повидаться тоже.
— Ой. я и забыл про него совсем!.. — спохватился гость.
Не успели старые приятели обменяться несколькими фразами, как заглянула внучка:
— Ты, дедуль, с нами поужинаешь или сюда принести?
— Спасибо, я ужинать не буду. Ты ведь недавно меня покормила. И с днём аньгела я тебя уже поздравлял.
Перед праздничной трапезой Ольга Готлобовна, поздравив дочь и пожелав всего, что в таких случаях полагается, заметила:
— По такому случаю не мешало бы и шампанским чокнуться… У нас есть что-нибудь соответствующее?
— А как же! Свежий грушовый компот.
— Лучшего и придумать трудно! — шутливо одобрила мать. — Неси-ка да прихвати серебряные бокалы.
Бокалов, разумеется, тоже не оказалось. Воспользовались кружкой, гранёным стаканом да фарфоровой чашкой без ручки (посуда получше всё ещё не была распакована после переезда) Ритуал, пусть и чисто символически, был соблюдён, и это прибавило событию торжественности, непринуждённости, придало веселья. Была подана чашка ещё тёплых вареников с творогом. Андрей назвал приготовленное именинницей блюдо вкуснятиной, и это было, судя по её благодарной улыбке, лучшим подарком (о них, чтоб не конфузить гостя, прибывшего с пустыми руками, разговора не велось).
— Ну, рассказывай, что нового на нашем хуторе, — поинтересовалась Ольга Готлобовна под конец ужина.
— Кой-какие перемены произошли. После вашего отъезда стало полегче домохозяйкам — их перестали гонять на работы. Да и у нас отпала надобность относить малышей к Вере в ясли, а вечером разносить обратно.
— Нам с Клавой это не было в тягость. — именинница со значением зыркнула на гостя.
— Потому что в награду предстояли свидания, — разгадала смысл её замечания мать.
— Но у нас дел не убавилось, — продолжил рассказ Андрей. — Некоторые женщины, которых гоняли на картошку, ухитрились оставить невыкопанные рядки, и мы помогли потом их выкопать. Моей крёстной, например, к мешку с её собственного огорода добавилось ещё пять.
— Какие вы, право, молодцы! — похвалила Ольга Готлобовна. — Везде бы так — и женщинам, оставшимся без кормильцев, было бы намного легче пережить это страшное время… Вы только своим подшефным помогали или.
— Не только. Но им в первую очередь, — пояснил он.
— А на том порядке ребята тоже шефствовали? — поинтересовалась Марта.
— Да, но не все и не всем. А когда поспела кукуруза колхозная, мы и тут не прозевали, трудились с утра до ночи, — добавил Андрей. — Так что запаслись в зиму и картошкой, и семечками, и кукурузой. А также топливом и кой-каким кормом для коровы.
— Просто невероятно! — не столько ему, сколько про себя заметила Ольга Готлобовна. — Пацаны, ещё совсем дети, а показали себя как взрослые, высокосознательные граждане!
— А чё тут невероятного? — возразил высокосознательный гражданин. — Мы ведь не маленькие, понимаем: батьки защищают Родину не щадя жизни, матерям тоже не легче, особливо многодетным. Кто им поможет? Вот и не сидим сложа руки.
Догадываясь, что молодёжи не терпится остаться наедине, после непродолжительной беседы мать предложила:
— Я уберу со стола сама, а вы можете идти. Только хочу предупредить: долго не засиживайтесь, разбужу рано. Тебе, Андрюша, необходимо покинуть станицу как можно раньше.
— Почему-у? — Марта, уже переступившая было порог своей комнаты, вернулась. Мать снова предложила им присесть.
— Так и быть, открою служебную тайну… Поступило распоряжение коменданту организовать облаву на подростков, и, по моим прикидкам, это произойдёт со дня на день.
— А зачем они им? — в один голос спросили оба.
— Формируется — а может, уже и сформирован — эшелон с продовольствием для отправки в Германию. Чтобы партизаны не пустили его под откос, к составу прицепят вагоны с детьми. Это у фашистов испытанный приём…
— А где намечается проводить облавы? — обеспокоился Андрей. — Не на хуторе, случайно?
— Ни где, ни когда именно будет это происходить, мне, к сожалению, не известно. Одно несомненно: раз приказ поступил в здешнюю комендатуру, значит, где-то поблизости. Возможно, что в самой станице. Поэтому я и…
— Так ведь надо же что-то делать! Как-то сообщить людям. Это же… я не знаю…
— Милый мой мальчик, я тоже не знаю. Не пойдём же мы с вами объявлять об этом по дворам. Даже если всего лишь развесить объявления, и то меня тут же схватит гестапо: документ совершенно секретный.
— Ну и ну! — произнесла Марта. — У меня аж сердце защемило…
— Вот так дела!.. — в растерянности воскликнул и Андрей. — И что, их увезут аж в Германию?
— Всяко может случиться. Но будем надеяться на лучшее. Эшелону предстоит неблизкий путь по российской земле, через зоны, контролируемые народными мстителями. Они наверняка найдут возможность и ребят спасти, и пустить под откос паровоз вместе с награбленным добром.
— А наши, кубанские партизаны узнают про этот поезд?
— Вполне возможно, — ответила Ольга Готлобовна неопределенно. — А теперь вот и ты знаешь. И чтоб не влипнуть в историю, тебе следует уйти завтра с восходом солнца.
В своей комнате Марта ощупью нашла спички, зажгла керосиновую лампу; не успела, вкрутив фитиль, ступить и шагу, как очутилась в объятиях. Притиснув к груди, он отыскал её губы и — впервые за всё время дружбы — поцеловал не «в щёчку». Затем усадил на оказавшуюся рядом кровать и сел сбоку.
— Ещё раз поздравляю тебя с днём рождения и желаю большого счастья. Не против, что поцеловал по-взрослому? — спросил, хотя и знал, что ей этого хотелось давно.
— Не ожидала такой щедрости даже сегодня. Спасибо и давай я тебя тоже расцелую.
— Это в честь того, что ты повзрослела на целый год. Заместо подарка. Думали-думали с ребятами, что бы такое преподнести… Советовали букет роз, но я не схотел: завянут, потеряют вид. Федя присоветовал подарить линзу от бинокля — помнишь, нашли возле убитого комиссара и одна половинка оказалась простреленной; мы её разобрали. — Он достал из кармана завёрнутое в бумажку стёклышко величиной с пятак.
— Какая прелесть! — добавив фитиля и повертев в пальцах, воскликнула она. — Теперь это стёклышко — память о нашем невольном спасителе — будет моим талисманом и самой дорогой для меня вещичкой. Спасибо и давай щёчку!
Снова уселись поглубже, и полилась задушевная беседа. О чём? Ну конечно же о том, какой скучной стала жизнь после разлуки; с каким нетерпением ждали 14 сентября; что за эти полмесяца оба ещё больше убедились, как дороги друг дружке… Тема, старая, как мир, и вечно новая, молодая и волнующая.
Влюблённые, как известно, часов не наблюдают. И лишь случайно глянув на ходики, показывавшие двенадцатый час, гость обеспокоился:
— Слушай, нам же велели не засиживаться! И ещё: где я буду спать — не у тебя же?
— Почему бы и нет. Пойду спрошусь у мамы, она всё ещё у дедушки.
Марта вышла, а он только теперь обратил внимание на обстановку в комнате. Оказалось, что сидит на небольшой деревянной кровати, застланной верблюжей шерсти одеялом. В головах поверх него — подушка, вышитая по углам какими-то цветочками. У окна — столик с книжками, точнее учебниками; один с нерусским названием. На стене — вешалка, задёрнутая занавеской, из-под которой виднеется низ знакомого ему платья: белого, с двумя синими полосками по подолу, ещё какие-то одёжки.
Вернулась Марта со знакомым уже лоскутным одеялом, простыней и подушкой.
— Мама разрешила постелить тебе в моей комнате. На полу. А чтоб не холодило снизу, сложим одеяло вдвое. Подержи-ка за углы.
— Ну, вы даёте, вобще! — хмыкнул он, подчиняясь.
— Теперь ложим вот сюда. Простыню тоже вдвое. Сейчас принесу что-нибудь укрыться.