Следовавшие несколько сзади сородичи, тоже из молодых, с нескрываемым интересом разглядывали бледнокожего «Посланца Неба». Именно так окрестили его пришедшие за подмогой сын вождя Танба и его спутники. Как оказалось потом, они видели, что какие-то люди, отделившись от «Рычащей Птицы», опустились на Большую Воду. Пришедшие за добытым зверем знали также, что он лишён жизни «Громом и Молнией» и что кроме них у Посланца Неба имеется диковинный «длинный клык» Кука Баку.
Всё это Андрею стало известно значительно позже, а сейчас он с интересом вглядывался в лица дикарей: зрелище при солнечном освещении более чем впечатляющее! Само собой напрашивалось убеждение: эти люди в силу каких-то непонятных обстоятельств до сих пор пребывают в первобытном состоянии. Для них ещё не кончился каменный век, они почему-то никем из мореплавателей не открыты, и он — первый бледнокожий, — которого случай забросил в их среду столь необычным образом. Эти дикари, похоже, не встречались с работорговцами и прочими любителями наживаться за счёт рабского труда. В отличие от американских индейцев, африканских негров, о которых он читал в книжках, эти — не воинственны, миролюбивы и на удивление доверчивы.
Чтобы показать и своё миролюбие, Андрей подходил к каждому из прибывших с приветливой улыбкой, пожимал руку, прикладывал ладонь к груди и представлялся: «Андра». Когда кто-то мешкал, не уразумев, что к чему, сопровождавший его Танба что-то объяснял, и тот называл своё имя.
Дошла очередь и до знакомства с девчонкой. В ответ на протянутую им руку, та шустро спряталась за Замбу, который что-то ласково стал говорить ей на ушко; выслушав его, она уже смелей подала ладошку и назвала себя: «Ама Сю».
Тем временем прибывшие окружили редкую добычу. Осматривая, пару раз перевернули с одного боку на другой — искали, видимо, отчего же умер такой сильный зверь.
Между тем солнце поднялось над океаном на добрую сажень, начало припекать и надо было возвращаться домой. Как и ночью, четверо парней ухватились за лапы и поволкли тушу вдоль зарослей. Видя, что такой способ доставки крайне непрактичен, Андрей остановил их, сделал надрезы в области сухожилий и отрезком шнура, прихваченного для связывания сушняка, привязал лапы к копьям. Получилось подобие носилок, и тушу подняли на плечи.
По его прикидке, в звере было не более ста килограммов, то есть на каждого носильщика приходилось менее тридцати — вес, вполне посильный для мужчин. Тем не менее, менялись они едва ли не через каждые сто метров. «То ли эти островитяне очень уж уважительны друг к другу, то ли для них в новинку предложенный мною способ переноски тяжестей и каждому охота попробовать его на себе? — недоумевал Андрей. — Неужели за столько тысячелетий не могли сами додуматься до такого пустяка? Наверно, и лука ещё не научились делать. Конешно, костяным ножом не смастеришь, но хотя бы простенький, как мы в детстве. Птиц и мелкого зверья тут верняк навалом — чем не мясо для детворы?»
Нести вдоль берега пришлось недолго: скоро свернули в заросли, а затем и углубились в лес. В настоящий, дикий и нетронутый, самый что ни на есть тропический, о каком знал он лишь из учебников да книг. Никакого сравнения с тем, что видел в горах Кавказа! В несколько обхватов деревья вознеслись верхушками высоко в поднебесье, сплелись там так густо, что солнечный свет почти не проникает вниз, и тут царит сумрак, влажный и душный. Замшелые стволы обвиты лианами, словно толстыми канатами. Некоторые из них, достигнув верха, развернулись макушками вниз и свисают, украшенные крупными цветками. На них иногда раскачиваются, спускаясь почти донизу, любопытные обезьянки с кошку, а то и с собаку величиной — длиннохвостые, длиннорукие, с человекообразными мордами. У иных под брюхом или на спине дитёныши, держатся за шерсть так цепко, что мамаши смело сигают с лианы на ветку или наоборот. Щёлканье, стрекот, пересвистывание яркоокрашенных птиц, тоже мелких и покрупнее, слились в невообразимую какофонию звуков, помощнее той, что доводилось слышать в весенних кубанских плавнях. «Вот она, первозданная, первобытная красотища дикой природы», — с восхищением думал Андрей. Он шёл, окруженный своими первооткрывателями, впереди процессии, растянувшейся вдоль торной, но узкой и извилистой тропы, и во все глаза, с ненасытным детским любопытством разглядывал эту диковинную, как в сказке, природу.
Но вот лес стал редеть, тропа пошла прямее и в гору, пока не вывела на солнцепёк. Тут в полную мощь показал себя тропический зной — без малейшего ветерка, неподвижный и плотный, какой на Кубани бывает только перед летней грозой, и это — несмотря на утренний час. Андрей почувствовал, как по спине побежали ручейки пота. «По такой жарище, — сетовал он про себя, — даже если б у дикарей и было во что одеваться, они предпочли бы ходить нагишом»…
На возвышенной местности, куда они вышли, кроме высокой и густой травы, буйно заполонившей всё вокруг, в обилии росли усыпанные цветом, ягодами, фруктами разных размеров и вида многочисленные кусты и деревья. Выше других поднимались пальмы, увенчанные шатрами из широченных листьев, ниже которых можно было видеть крупные плоды-орехи. С других свисали батареи огурцеподобных бананов; попадались деревья с плодами, похожими на те дыни, что насытили его в начале прошедшей ночи.
На подходе к селению с шалашеподобными строениями их поджидала немногочисленная толпа из туземцев помоложе. Худощавые, неказистые, нагишом, они казались Андрею все на одно лицо. Одни разглядывали его издали и боязливо, другие находились поближе. Таким он, улыбаясь, подмигивал и даже показывал язык, на что некоторые отвечали тем же.
Встречать добычу и диковинного гостя вышли не все взрослые: в тени одной из пальм, росших на околице, их поджидал туземец весьма пожилого возраста в соседстве с несколькими крепкими парнями — слугами или телохранителями. О возрасте свидетельствовала проседь в висках и бородке, особенно заметная на темнокожем лице. Нанесённые белой краской линии на лбу и щеках, диадема из разноцветных перьев, украшавшая голову, говорили о его знатности либо старшинстве. Воткнутые в ушные раковины и ноздри занозы подтверждали догадку, что перед Андреем вождь племени.
Поровнявшись с ним, шествие остановилось. Вождь подошёл, скрестил на груди руки и произнёс какую-то фразу, надо полагать — приветствие. Ответив таким же жестом и кивком головы, Андрей сказал:
— Я, конешно, ни бельмеса не понял, но вижу ваше дружелюбие. Как говорят немцы, данке щён.
Тем временем подошла ещё одна знатная особа — толстяк неопределённого возраста. И тоже в сопровождении двух дюжих молодцов. У этого украшения иного рода: десятка два, если не больше, побрякушек из черепов птиц, челюстей каких-то мелких животных, ожерелья из зубов и раковин — всё это навешено на шею, нанизано на предплечья и запястья рук, на щиколотки ног. В нём Андрей предположил шамана, прародителя попов, о которых ему успели внушить в школе, что все они дармоеды, паразитирующие на тёмном, малограмотном народе, и обслуживающие эксплуататоров. Впрочем, дружбы между ним и вождём племени что-то не заметно. Иначе встречали бы вместе. Кроме этого наблюдения, Андрею показалось также, что шаман и к нему относится без всякого почтения, если не сказать больше. Уж не заподозрил ли в нём соперника?
Посверлив колючими, заплывшими жиром глазками, возможного конкурента, шаман удалился, и шествие продолжилось.
Первое, что удивило в селении, — это его невзрачность, низкое качество жилых шалашей, сооруженных из бамбуковых жердей, с крышами из пальмовых листьев, а также их количество. По прикидке, семейных мужчин здесь было не менее двадцати человек, а значит, столько же должно бы быть и хижин (строения больше похожи на азиатские юрты, виденные Андреем в кино, но он склонен был называть их хижинами или вигвамами, как в книжках про американских индейцев); но насчитал всего двенадцать. При этом из дверных проёмов, занавешенных циновками, выглянуло всего несколько женщин, причём, ни одна из них не была молода — все похожи, скорее, на старух. Куда и почему попрятались матери мелкой детворы? Что-то тут не так, подумал он, женщин явно не хватает.