Обласканный сестрой, тот вскоре затих. Ущербная луна, выглянув ненадолго из облака, вылоснила стекла хаты, стал различим пустырь в конце улицы. Свисток паровоза помог определиться: они были на выходе из станицы.
Злоключения дня — а для Тамары они начались на полсуток раньше и были неизмеримо более мучительными — под конец измотали даже Ванька. Что же до девчонки, то у неё недоставало уже никаких сил нести снова раскапризничавшегося братца, который ни в какую не желал ни засыпать, ни находиться на руках у незнакомого дяди.
— Слышь, Тамара, давай оставим его у моей тёти, — предложил он, уже в который раз передавая ношу сестре для успокоения. — А то как бы он не подвёл нас при переходе на ту сторону станции. Тётя живёт недалеко отсюда.
— Боюсь, он устроит такое ревище, что она с ним намучается. Разве что и мне с ним остаться.
— Оно бы можно. Но я опасаюсь, и за вас, и за тётю: полицай уже, небось, очухался, утром его развяжут, он поднимет хай — и весь этот куток наверняка тщательно обыщут. И искать будут не его, а тебя да меня. А насчёт рёву… ты не знаешь мою тётю Мотрю: она детей больше самой себя любит и найдёт подход к любому малышу. Давай-ка его обратно мне — уже вроде успокоился.
Тёткин пёс (его года три назад сосунком подбросили на территорию элеватора, Ванько выпоил его из бутылочки с соской) встретил их у двора, напугав спутницу.
— Не бойся, не бойся! — успокоил её Ванько. — Он не укусит. Жучок, эта девочка со мной!
Последнего можно было и не говорить, так как пёс давно усвоил: если с его хозяином пожаловал кто-то ещё, значит, он тоже свой, и не то что кусать — тявкать не положено. Свою радость он выражал солидным потягиванием и пофыркиванием, словно как раз перед этим в ноздрю ему забралась некая букашка. На стук в ставню послышалось:
— Кого там носит в такую пору! Чего надо?
— Тёть, это я, Ванько.
Знакомо скрежетнул засов, скрипнула дверь.
— Батюшки! Пошто так поздно — что-нить случилось? Ой, да ты не один!..
В комнате, засветив семилинейку, взволнованная тётя первым делом подошла к гостье с малышом. Тот настороженно переводил глазки с незнакомых людей на непривычную обстановку. Поняв, что произошло что-то ужасное, она без лишних расспросов тут же взяла его, положила на диван, распеленала. Ребята с жадностью набросились на воду, а она хлопотала:
— Моя ж ты красотулечка! Не хнычь, мой маленький… э, да мы мокренькие!.. Чьи ж мы, такие хорошенькие!..
Утолив жажду, племянник вкратце рассказал о случившемся.
— Звать его Валера. Мог расплакаться и выдать нас при переходе через путя, — этими словами закончил.
— И правильно сделали, что занесли ко мне! Переночевали б и сами, а завтра посветлу оно и безопаснее.
— Можно бы, но я ведь утром как из дому. Мама, небось, переживает.
— С утра?! — ужаснулась тётя, занимаясь малышом. — Да она там, бедная, с ума сходит!.. Томочка, моя ж ты детка! — досмотрелась она, управившись с дитём. — Платьице-то на тебе — совсем порватое. Куда ж в таком-то? Осталась бы у меня.
— Ей, тёть, нельзя, — возразил Ванько твёрдо. — Завтра с утра нас станут искать. — И он рассказал в нескольких словах о стычке с полицаем, оставленным лежать связанным на улице неподалёку.
— За малютку не беспокойтесь, а Тамаре и впрямь лучше пойти с тобой, — согласилась тётя. — Но я тебя так не отпущу. Подержи-ка братика, — и она вышла в соседнюю комнату.
Мальчик, оказавшись в домашней обстановке, обихоженный и обласканный пусть и незнакомой тётей, успокоился и повеселел. Заметил на этажерке слоников, показал пальчиком и потребовал:
— Дай цацу!
— Нельзя, братик, это чужие слоники, — начала было отговаривать сестра, но тут как раз вернулась хозяйка с вязанной кофтой и новенькими ботинками в руках.
— А что тут чужое? Слоники? Это — не чужие, это влерочкины игрушки!
Поманив малыша, который, как ни странно, охотно потянулся к ней, приняла на руки и прошла к этажерке, говоря:
— Забирай, мой маленький, всё это твое… Поиграй, — посадила его на диван. — Вы ж голодные, как волчата, — повернулась к ребятам. — Может, яишницу сладить?
— Это, тёть, будет долгая песня… Собери что-нибудь на скорую руку, мы подкрепимся дорогой. На ходу, чтоб не терять времени.
Хозяйка настаивать не стала. Пока Тамара зашнуровывала ботинки, она собрала свёрток. Ванько сунул его за пазуху, и они ушли.
Станция, несмотря на поздний час, не спала: почихивал паровоз, временами мелькал переносной свет, доносился говор. Взяли правей от неё. Полоса отчуждения, поросшая кустарником, служила надёжным прикрытием. Вскоре Ванько облюбовал место для перехода на ту сторону. Посидели, прислушиваясь, изучая обстановку.
— Вроде всё тихо, но всё-таки сперва разведаю, — решил он и, крадучись, удалился в сторону насыпи. Из-за плотной темени в нескольких метрах стал неразличим.
Пока он отсутствовал, тучка, закрывавшая луну, уползла дальше. Вообще, если судить по обилию звёзд, запас облаков на небосклоне истощался. Возвращавшегося с разведки Тамара различила теперь с большего расстояния.
— Сильно было слышно, когда сползал с насыпи? — поинтересовался он, пристроившись рядом.
— Шелестело, но не очень. Если не прислушиваться, то и не расслышишь. Как там, никого не видно?
— Кто-то вроде маячил, но далековато. Подождем вон той тучки и переберёмся по затмению. За путями, метрах в сорока, начинается кукурузное поле, нырнём в него — и все наши опаски позади.
Дождавшись очередного «затмения», благополучно пересекли несколько пар рельсов. Шурша гравием, съехали с насыпи вниз. Вот и кукуруза, густая и высокая, изрядно поросшая мышеём. Сквозь неё пришлось прямо-таки продираться: рядки поперёк, стебли выше голов. Их нужно было раз-пораз раздвигать в стороны. Тамаре — она шла след в след — доставалось ещё и от увесистых початков, торчавших на раздвигаемых им стеблях.
Удалившись в глубь плантации на приличное расстояние, Ванько остановился, поджидая отставшую спутницу.
— Ты, я вижу, совсем притомилась… Вроде и не быстро шёл, глянул, а ты отстала.
— Я ботинком ногу растёрла… Да и силов совсем нет…
— Давай немного отдохнём. Заодно и подкрепимся. — Он навыдёргивал десятка два стеблей, предложил: — Садись. И сними-ка ботинки.
Достал свёрток, развернул. Духмянный запах нарезанного ломтями хлеба, щедро намазанными коровьим маслом, сладко щекотнули ноздри. Когда разулась, положил ей на колени.
— Поешь, сразу и силы появятся.
— А ты?
— Ешь, ешь! Я догоню.
Порядком изголодавшаяся, девчонка без лишних церемоний с жадностью набросилась на еду.
Небо к этому времени очистилось окончательно, вызвездило, и луна, хоть и ущербная, светила достаточно ярко. Было видно, как под слабым ветерком, доносившим со станции тяжёлый мазутный дух, колеблются увядшие уже кукурузные листья. Ванько присел на корточки, взял снятый с ноги ботинок.
— Они на тебя что, маловаты?
— Наоборот, хлябают. А натёрла ногу потому, что расшнуровался.
— Надо было сказать сразу, как почувствовала! А что хлябают, так это мы щас поправим. — Наотдирал от початков мягких, успевших уже повлажнеть, рубашек. — С устилкой будут в самый раз… Эти ботинки тётя купила мне в Краснодаре. Красивые, добротные, очень они ей глянулись, и она взяла аж две пары. А я пока одну износил, успел из них вырасти. Было это, между прочим, три года назад. — Намостив листьев, хотел заодно и примерить.
— Спасибо, Ваня, я сама, — поджала она ноги. — Садись уже поешь, а то всё слопаю, тогда не догонишь!
— Да тут, — принял от неё остатки, — ещё на одного хватит!
Отделив горбушку, с хрустом откусил, принялся смачно прожёвывать. Теперь только почувствовал, какой зверский нагулял аппетит.