Когда мы вошли в комнату для врачей, те двое ждали нас: врач в древнегреческой одежде стоял у окна, а второй, в алом берете, восседал в кресле посреди комнаты.Я почувствовал смущение, увидев себя в столь необыкновенном обществе, однако делать было нечего, и я сказал:
— Друзья мои! Мы все медики и поймём друг друга. Вы видели пациента. Ему всего пятнадцать лет. Ему надо помочь. Я хочу услышать ваше мнение.
В ответ послышалось сосредоточенное сопение. Я взглянул на коллегу в берете. Глаза его были закрыты, губы шевелились. Седые брови сошлись над переносицей. Затем взметнулись кверху рукава пёстрой мантии. Старик прогудел:
— Да пребудет с нами сила господня! — и снова что-то забормотал себе под нос.
Очевидно, это была необходимая церемония, без которой он не мог приступить ни к одному серьёзному делу.
Все вежливо ждали, когда он кончит шептать молитвы. Наконец греческий врач взял слово.
— Достойные мужи, юноша, о коем нам надлежит вынести решение, одержим поистине тяжким недугом. Случай труден, однако я не могу сказать, чтобы болезнь эта была мне вовсе незнакома…
Он стоял, слегка отставив ногу, обутую в жёлтую сандалию, и плавными жестами сопровождал свою речь.
— Итак, вот моё суждение. Четыре сока, правильно сочетаясь, управляют жизнью тела. Первый и самый важный именуется кровью, и рождается он в сердце. Второй сок — это лимфа, которая возникает в мозгу. Третий сок — светлая желчь, её производит печень, а четвёртый сок, тёмную желчь, родит селезёнка. Так говорил нам наставник врачей Гиппократ… Обратимся же теперь к нашему больному. Что мы находим у него? Большое усталое сердце, переполненное кровью. И печень и селезёнка также полны крови. Густая кровь просвечивает на щеках, переполняет губы. Итак, очевидно, что кровь вытеснила из тела остальные соки. В этом, по моему мнению, и заключается тайна сего недуга.
Вполне согласен с моим античным собратом, — скрипучим голосом отозвался из своего кресла учёный медик средневековья. — Ибо учение Гиппократа заключает в себе высшую и окончательную истину. Горе тому, — он вознёс кривой палец, унизанный перстнями, и суровым взором обвёл собрание, — горе тому, кто посмеет усомниться в этой истине! Так говорю я, магистр медицины, доктор алхимии, придворный медикус и астролог при священной особе императора…
Он сделал многозначительную паузу, затем продолжал:
— Но мало сказать, что печень юного пациента в избытке наполнена кровью. Не кровь управляет телом и не прочие соки, но высшей силой провидения направляется жизнь каждого человека. Судьба его начертана на небесах. Прочесть её нам помогут созвездия.
Произнеся эту речь, придворный медикус с загадочным видом принялся поигрывать цепью.
— Ну, а вы что скажете? — обратился я к третьему участнику консилиума.
Врач XIX века привстал со своего места и поклонился собравшимся.
— Милостивые государи… — произнёс он, но, вспомнив, что никто, кроме меня, не понимает русского языка, перешёл на латынь.
Выступление его звучало примерно так:Не стану спорить с уважаемыми коллегами, принимая во внимание их почтенный возраст. К тому же мы принадлежим к разным школам. Однако я полагаю, что в суждениях следует опираться прежде всего на факты. Надеюсь, коллеги обратили внимание на то обстоятельство, что мальчик страдает тяжёлой одышкой. Одышка мешает ему
[1]двигаться и становится особенно невыносимой, когда он пробует лечь. Далее: у пациента частый и беспорядочный пульс. Исследуя сердце, нетрудно установить, что оно резко расширено. В этом я полностью согласен с моим древнегреческим коллегой. (Доктор отвесил поклон в сторону бородатого лекаря в белом хитоне.) Всё это сопровождается, как вы опять же правильно заметили, застоем крови во внутренних органах. Но самое главное — это то, что в сердце у больного выслушивается шум. Этот факт, я полагаю, убедительно говорит о том, что у него не в порядке сердечные клапаны…Кресло, в котором сидел личный медикус императора, заскрипело. Вслед за ним заскрипел и сам магистр:Прошу прощения, о каких это клапанах вы говорите?Достопочтенный магистр, — возразил доктор, поправляя очки, — я имею в виду всем известные клапаны сердца.Впервые слышу о них! Во всяком случае, у Гиппократа об этом не сказано.
— Но легко убедиться, что клапаны существуют.
— Каким это образом, позвольте узнать?
Путём вскрытия, — спокойно ответил доктор, снял очки и принялся протирать стёкла с самым невозмутимым видом.
Как! — вскричал магистр. — Рассекать человеческоетело?!Но ведь я имею в виду мёртвое, а не живое тело. Чтобы лечить людей, нужно знать анатомию, а чтобы изучить анатомию…
— Да ничего подобного! Чтобы правильно лечить, нужно знать древние книги. В них вся истина! А всё остальное— от дьявола!
Магистр, красный как рак, вскочил с кресла, отчего бархатный берет его, похожий на шляпку гриба, съехал на сторону. Тыча в доктора кривым пальцем, он закричал:
Богохульник! Еретик! Ты связан с нечистой силой! — Он повернулся к нам, гремя цепью: — На костёр его!
— Господа, — вмешался я, — ради бога, успокойтесь. Почтенный магистр! Друзья… Ведь мы собрались не для того, чтобы ссориться. Надо уважать чужое мнение… и, прошу вас, подумаем о нашем больном.
Седовласый медикус, тяжело дыша, опустился в кресло. Чтобы дать ему время успокоиться, я обратился к лекарю из Древней Греции. Тот по-прежнему стоял у окошка и с тонкой улыбкой наблюдал за спорящими.
Как вы думаете, — спросил я его, — чем лечить мальчика?
Врач в белом одеянии задумчиво погладил кудрявую бороду.
— Я предлагаю, — сказал он, — назначить больному диету. Не следует позволять ему пить много воды или вина… Впрочем, употребление фруктов будет для него полезным. Далее: ему поможет тёплый климат. Уместным было бы поселить его в кипарисовой роще.
Хорошее здоровье. Хорошее сердце. Отличное зрение. Безупречный слух. Без всего этого не сможешь стать ни лётчиком, ни капитаном дальнего плавания, ни машинистом электровоза, ни монтажником-верхолазом. А раз так придётся сесть в кресло и отвечать на вопросы врача.
Когда мы вошли в комнату для врачей, те двое ждали нас: врач в древнегреческой одежде стоял у окна, а второй, в алом берете, восседал в кресле посреди комнаты.
Я почувствовал смущение, увидев себя в столь необыкновенном обществе, однако делать было нечего, и я сказал: