В прошлом году я впервые испытал скорбь: умер мой отец.
Мама позвонила за несколько дней до Дня благодарения. У отца был рак легкого, метастазы от которого дотянулись до бедра. Несколько лет болезнь не давала о себе знать, но все-таки вернулась, распространив метастазы еще дальше. Рак раскрошил бедро словно яичную скорлупу и добрался до спины. Отца увезли в больницу, поскольку боль была невыносимой, и казалось, что он не протянет долго.
На следующий день мы с Нортоном уже летели на самолете. Стюардессы, вероятно, почувствовав мое состояние, ни слова мне не сказали, когда я выпустил кота из контейнера и посадил на колени. Там он просидел весь полет, разрешив мне себя гладить, и облизывал мои пальцы шершавым язычком.
Я вспомнил время, когда отцу сделали первую операцию — удалили легкое. Мы все были напуганы возможными последствиями, и я с Нортоном сразу прилетел. Когда отца привезли из больницы, он страдал от жуткой боли. Каждый вздох становился настоящей агонией, и единственным местом, где он чувствовал себя более или менее сносно, было огромное уродливое мягкое кресло-трансформер, которое мама купила специально для него. Обычно отец сидел в нем, пытаясь дышать одним легким и стараясь справиться с болью от сломанных ребер (а иначе хирург не смог бы добраться до легкого). Мне врезалось в память то, как отец был напуган. Конечно, он боялся умереть, но сильнее его пугала боль.
Кресло-трансформер стояло в спальне родителей, в шаге от их кровати. Большую часть дня отец лежал в нем, смотря телевизор, из-за боли ему было сложно сконцентрировать внимание настолько, чтобы читать.
Он провел в кресле два или три дня и постоянно переживал. Я был в своей комнате, которая находится приблизительно в двенадцати метрах от спальни родителей, когда услышал, что меня зовет отец. Его голос звучал испуганно, и я со всех ног бросился к отцу.
Вбежав в комнату, я увидел, что его так напугало. Возле кресла Нортон, припав к полу, явно готовился к прыжку и пожирал глазами плед на коленях отца. С его точки зрения, это выглядело приглашением забраться туда и получить свою долю ласки — тем более эти двое стали друзьями уже давно. Но на лице отца застыло далеко не дружеское выражение. Он боялся, что Нортон, прыгнув, толкнет его, возможно, заденет длинный рваный шрам и причинит ему еще больше боли. Отец был так напуган, что даже не шевелился.
Но я не успел перехватить Нортона. Увидев меня, он воспринял мое присутствие как дополнительное поощрение. И прыгнул.
Я отчетливо помню, как меня охватило ощущение, что время замерло и все происходящее разворачивалось в замедленном темпе. Кот, парящий в воздухе и нацелившийся на грудь отца. Отец, с ужасом взирающий на его полет.
Все закончилось в одно мгновение. Нортон приземлился на подлокотник кресла, даже не прикоснувшись к отцу. Тот осел в кресле, обессилев от пережитого страха, а кот очень мягко уселся на колени отца и принялся лизать его руку, Отец, все еще дрожа, начал поглаживать Нортона. Румянец вернулся на его лицо, и отец наконец взглянул на меня. Он улыбнулся — пусть это и было тенью его прежней улыбки — и слабо кивнул.
Я вернулся через час, чтобы проверить, как он. Отец спал, откинувшись в кресле и расслабившись. Его рука все еще покоилась на Нортоне, который, свернувшись, по-прежнему лежал на коленях. Отец проснулся, когда я вошел в комнату, и опять улыбнулся. Он больше не выглядел испуганным. Полагаю, отец почувствовал себя немного глупо из-за своего страха перед Нортоном. И в то же время, мне кажется, он испытывал облегчение. Вероятность того, что ему причинят боль, была реальной, но так и не воплотилась в жизнь. И я считаю, что именно в тот момент отец впервые подумал, что ему может стать лучше, понял, что не собирается умирать.
Спустя три года я увидел его в больничной палате. Отец действительно умирал и знал об этом.
Мама и брат Эрик находились в постоянном напряжении, вынужденные жить с этим грузом изо дня в день, поэтому меня, как еще самого не измотанного ситуацией, уполномочили исполнять роль сильного человека. Мне приходилось решать, когда прекратить лечение и сдаться неизбежному. Однако в течение нескольких дней от меня особых решений и не требовалось. Да и мало что можно было сделать. Ясность сознания то возвращалась к отцу, то покидала его, и чаще последнее. Но даже в такой ситуации мы нашли повод посмеяться — вот доказательство того, что я был прав, а Сара нет: не существует ситуаций, когда бы юмор оказался неуместен.