Самое простое было бы сделать следующее: бросить свой зверинец, продать все, что можно, и на вырученные деньги отправиться в Европу. Его не только никто бы не осудил — напротив, все разумные люди согласились бы с тем, что он поступил правильно. Но разве для этого он провел год в Каире и Александрии, ожидая начала новой экспедиции? Разве для этого вновь отправился в Хартум, потеряв по дороге брата, испытав немало трудностей, рискуя жизнью при переезде через опаснейшие нильские пороги?
Ведь если сейчас бросить все, значит, не следовало ждать новой экспедиции — он спокойно мог бы отправиться в Европу вместе с бароном.
Нет, надо думать совсем о другом — не о возвращении в Европу, а о продолжении путешествия. Но для этого нужны деньги. А где их взять? Конечно, в Хартуме есть богатые европейцы, у которых можно было бы одолжить. Но… Брем очень хорошо помнил, как однажды пытался взять в долг у Николы Уливи. Как ни омерзителен этот человек, Альфред обратился к нему — другого выхода тогда не было.
Уливи с радостью согласился дать деньги Брему, но потребовал огромные проценты — вернуть Альфред должен был вдвое больше, чем брал. И на это согласился Брем — ему ничего не оставалось делать. Уливи быстро состряпал договор и подсунул его Альфреду, видимо надеясь, что тот подпишет не читая. Но Брем прочитал. И кровь бросилась ему в голову: мошенник ростовщик поставил не ту сумму, которую по договоренности Альфред должен был ему вернуть, а гораздо большую. Подписав этот договор, Брем буквально попадал в кабалу к ростовщику. Этого уже Альфред стерпеть не мог: схватив попавшуюся под руки толстую плетку, которой стегал Уливи своих слуг, Альфред вложил в удар всю ненависть, которую он испытывал к этому жирному, грязному человеку. Он не думал о своей обиде, он хлестал Уливи, думая о сотнях обманутых им людей, об убитых по приказу этого работорговца или проданных невольниках, о пытках, которые он устраивал ради забавы, об умерших с голоду детях и стариках, купленных Уливи, но которых он почему-то не мог перепродать. За все — за поруганных женщин и разбитые семьи, за замученных детей и погибших под пытками мужчин — бил Альфред Уливи.
Ему противно было вспоминать об этом, но тогда он не мог сдержать себя.
Нет, больше к ростовщикам Брем не пойдет, даже если будет умирать с голода. Доктор Пеннэ и австрийский консул, возможно, с удовольствием и одолжили бы ему деньги, но они небогаты, Брем это знал.
Остается губернатор Судана Латиф-паша, хорошо относящийся к Альфреду. Он как-то говорил Альфреду, что в случае надобности готов прийти ему на помощь. Да, Латиф-паша. И еще… Альфред посмотрел на свои серебряные часы. Здесь, в Хартуме, их можно продать за крупную сумму. Еще есть у него несколько дорогих ружей. Жалко с ними расставаться, но ничего, Альфред умеет стрелять и из простых. Что еще? Можно продать часть снаряжения экспедиции, оставив себе самое необходимое. И тогда, пожалуй, денег хватит, чтоб отправиться в глубь страны!
Бахида, почувствовав, что настроение хозяина изменилось, вскочила на ноги и огромными прыжками стала весело носиться по двору, пугая страусят и ибисов и почтительно обходя марабу — с его клювом она уже была знакома.
— Иди сюда, Бахида, — позвал Альфред, — ты все понимаешь?
Львица подбежала к хозяину и преданно посмотрела ему в глаза. Брем погладил ее по голове.
— Да, ты все понимаешь, зверь!
Глава третья
Узенькие, кривые улочки Иены подобно ручейкам бегут с гор и вливаются в широкую и спокойную, как полноводная река, улицу — главную улицу города. Здесь, окруженное чугунной витиеватой решеткой, возвышается могучее здание из серого камня — знаменитый Иенский университет.
— О, он учился в Иене! — говорят немцы и многозначительно поднимают вверх указательный палец.
И больше ничего не надо добавлять: каждому ясно, что человек, учившийся в Иене, а точнее — в Иенском университете, очень образованный. Еще бы! Тут замечательная библиотека, тут знаменитые профессора, тут известный во всей Германии ботанический сад, в котором собраны редчайшие растения со всего мира, тут прекрасные лаборатории…
Так думал и Альфред Брем, бродя с ружьем по окрестным лесам родного Рентендорфа и мечтая о том, чтоб стать студентом этого знаменитого, одного из лучших в Европе учебных заведений.
Вот уже почти год он дома. 28 мая 1852 года вернулся Альфред на родину. Он вернулся не только с богатейшими коллекциями, не только возмужавший и посерьезневший. Он вернулся с твердым убеждением: теперь у него есть только одна дорога в жизни — зоология. А для того чтоб идти этой дорогой — Брем прекрасно понимал, — мало уметь стрелять и различать птиц по полету и по голосам, мало даже путешествовать. У него есть знания, но нет системы. И Альфред твердо решил поступить в университет.