Брем, несомненно, знал книги Бюффона — в своих работах он не раз ссылался на них. Но, очевидно, прочитал он их еще задолго до того, как впервые взялся за перо: вряд ли такой страстный любитель природы мог пройти мимо них. И безусловно, книги Бюффона сыграли в жизни Брема, как и в жизни других натуралистов, немалую роль. Недаром же Альфред Брем всегда с достаточным почтением относился к французскому натуралисту.
Но ведь Бюффон жил в XVIII веке, во времена Руссо и Вольтера. Время Брема было временем К. Маркса и Ч. Дарвина, и между мировоззрениями людей XVIII и XIX веков, между их отношениями к явлениям, наконец, между наукой XVIII и XIX веков была огромная разница. Книги Бюффона к середине XIX века безнадежно устарели. Нужны были новые. Новые и совершенно иные. Брем не собирался идти по стопам Бюффона. Да и не мог он этого сделать.
Брем был натуралистом в полном смысле слова. Основным орудием труда Бюффона были книги, перо и чернила, Брем же полжизни провел с биноклем в руках и ружьем за плечами. Если Бюффон и путешествовал в молодости, то отнюдь не по малоизведанным странам, а в зрелые годы он дальше своего поместья вообще не выезжал и животных видел лишь в зверинце. Брем же всю жизнь так или иначе наблюдал животных — в вольерах зоопарка и в тропическом лесу, в горах, пустынях, в тундре и тайге. И, наверное, нередко, работая над книгой, откладывал Брем перо и предавался воспоминаниям. А вспомнить было о чем.
Может быть, он вспоминал, как во время путешествия по Скандинавии пролежал однажды на снегу восемнадцать часов, наблюдая за птицами. Появление людей спугнуло их, они с громкими криками тучами носились в воздухе и никак не могли успокоиться. А Брему необходимо было, чтоб они успокоились и повели себя так, как ведут обычно, — согревают яйца, кормят птенцов, улетают и прилетают к гнездам. И он ждал, ждал терпеливо, ждал восемнадцать часов. И дождался: птицы не только успокоились, не только перестали замечать неподвижно лежащего человека, но даже стали прогуливаться чуть ли не у самого его лица. Даже проводник Брема швед Эрик Швенсон — «снежный индеец», как в шутку называл его Брем, — человек, всю жизнь проведший в тундре и знавший здесь повадки и привычки, следы и голос каждого животного, был поражен терпением и выдержкой Альфреда.
Может быть, вспоминал Брем и о другом случае, произошедшем во время этого же путешествия, — о том, как он «разговаривал» с песцом.
Трудно сказать, что заставило подойти песца совсем близко к людям — любопытство или желание выяснить, нельзя ли чем-нибудь поживиться около этих двуногих существ, но так или иначе — песец подошел и неотступно следовал за путешественниками. Застрелить его ничего не стоило, но ни Брем, ни его спутник и не помышляли воспользоваться доверчивостью зверька. А тот все шел и шел за людьми, строго держась на определенном расстоянии. Если люди останавливались — останавливался и он, если они стояли долго — песец садился и внимательно наблюдал за ними.
Однажды Брем не выдержал и, повернувшись к песцу, произнес длинную и пламенную речь, объясняя зверьку, какой опасности он подвергает себя. Песец внимательно, будто понимая что-то, слушал, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, но когда люди отправились дальше, немедленно последовал за ними.
Мог бы вспомнить Брем и о «соловьиной ночи» в Испании, и об «обезьяньих битвах», которые наблюдал в Африке.
Однажды Брем видел, как на стадо павианов напал леопард. Обычно такие нападения всегда оканчиваются удачно для хищников, и в ряде мест обезьяны составляют основную пищу леопардов. Обезьяны никогда не защищаются, а спасаются бегством, оставив в когтях хищника своего товарища. Но на этот раз все произошло иначе: услышав крик товарища, все павианы-самцы, как по команде, бросились на хищника. Леопарду уже было не до своей жертвы — он выпустил пойманную обезьяну и готов был удрать. Но павианы решили иначе — окружив хищника, они набросились на него, колотя, царапая, кусая врага. Тщетно пытался леопард вырваться из окружения, тщетно отбивался — обезьяны успокоились лишь тогда, когда он почти перестал дышать.