— Эрнст Петрович, можно опускать?
Капитан, чуть пожав плечами и не выпуская трубки изо рта, сквозь зубы ответил:
— Конечно… Пусть ловит себе раков… Акул не видно?
— Не видно, — ответил старший помощник и сейчас же обратился к матросам:
— Ну, давайте!..Альтанов, Фельшау, берите!
К трупу подошло четыре матроса, взяли его под ноги и под спину и понесли к открытому борту ногами вперед. Перевесив ногами за борт, матросы легонько подтолкнули его, и он в метре от борта шлепнулся в воду и стал медленно опускаться, постепенно принимая в воде вертикальное положение.
— Вот и всё… И вся комедия, — сказал старший помощник вслед скрывающемуся в воде трупу. Когда он отошел от открытого фальшборта, матросы и кочегары тоже сгрудились там, заглядывая в воду, но ничего уже не было видно. Вода была чистая и гладкая и ничто не напоминало о том, что под её гладью стоймя опускается на дно океана человек, и что человек этот, если только суждено ему достигнуть когда-нибудь дна, будет опускаться на дно месяцы, а может быть, и годы.
Когда глядевшие за борт отошли в сторону, матросы стали закрывать фальшборт. Всё было закончено.
— продекламировал один из кочегаров, отходя от борта, заключительные слова из известной кочегарской песни. А другой в тон ему добавил:
8
На третий день неподвижной стоянки в океане капитан вызвал к себе старшего помощника, боцмана и подшкипера. Минут через двадцать все эти люди вышли из каюты капитана и принялись при помощи матросов вытаскивать из подшкиперской и прочих помещений куски старого и запасного брезента.
Праздная команда не могла не обратить внимания на эту немного странную работу, и сейчас же накинулась на боцмана и подшкипера с кучей разных вопросов.
И боцман, и подшкипер загадочно отмалчивались, и лишь изредка кое-кому отвечали:
— Надо, значит, и вытаскиваем…
— Приказали делать, вот и делаем…
— Что ты хочешь знать все? Все будешь знать, скоро состаришься…
Куски брезента стали расстилать на трюмах и на палубе, а пришедший вскоре с рулеткой старший помощник начал вымерять их.
— Что это будет, Николай Иванович? — спросил, не вытерпев, старшего помощника кочегарский старшина Алканов.
— Что будет? Будем шить, брат, парус. Под парусами поплывем! — ответил Алканову помощник, и тогда все стало ясно. Среди команды послышались радостные и удивленные возгласы, все вдруг изъявили желание принять участие в пошивке паруса.
Идея об оборудовании паруса принадлежала капитану Метерсону, плававшему в молодости матросом на парусных судах Голландии и Америки.
Несмотря на то, что на океане было совершенно тихо, парус и днем и ночью шили как матросы, так и кочегары. Ограниченное количество парусных иголок с удовольствием стали пополнять машинисты, выделывая их кузнечным и слесарным способом.
Плотник с парой матросов из небольших кусков бревен стачивал и мастерил гафель, а машинисты укрепляли его железными кольцами, болтами и шипами.
— Даешь муссон! Даешь муссон! — выкрикивал иногда кто-нибудь из кочегаров или матросов, усердно орудуя иголкою над парусом.
В летнюю пору муссон дует от экватора в сторону берегов Азии. Мы находились как раз в поясе пресловутой экваториальной тишины, и поэтому муссон был здесь явлением не обязательным. Но нет ведь явлений без исключений. Мы в нашем положении верили и надеялись, что когда-нибудь начнет все-таки «шевелить» хотя бы слабый ветерок, и что ветерок этот вынесет нас понемногу в область настоящего муссона, а муссон уже, рано или поздно, вынесет к тем линиям, по которым почти ежедневно ходят суда.
Мы радовались сооружению паруса, как дети, и когда на третий день перед обедом парус был, наконец, подвешен к гафелю, веселью нашему не было границ.
Огромный парус висел пока под гафелем, как тряпка, но нас это ничуть не смущало. Ведь вечно океан без ветра быть не может.
После почти незаметно промелькнувших веселых и радостных дней сооружения паруса наступили постепенно однообразно долгие и томительные дни непривычного безделья.
До отвращения к самому себе тяготила пустота казавшихся очень длинными дней и ночей.
Раньше в обычное ходовое время всегда и почти каждому казалось, что он недосыпал, теперь же спать уже не хотелось, хотя казалось, что он спит теперь даже меньше, чем раньше.