На исходе был четвертый час дня. Зыбящийся небольшой волной горизонт был довольно ясен. Далеко впереди на этом горизонте ясно был виден дым далеко идущего судна. Куда оно шло? Нам навстречу, поперек нашему курсу, или наискось? Дым на горизонте то исчезал на короткое время, то вновь появлялся, расстилаясь низким темным облаком. Сомнений не было: там шло судно, но заметить его невооруженным глазом в легкой ряби волн было невозможно. Только в бинокль еле-еле были видны мачты и трубы парохода.
Не полагаясь на слепую возможность встречи с неизвестным пароходом, с мостика немедленно дано распоряжение в кочегарку держать в котле полный пар и сейчас же был дан протяжный гудок. После гудка, несмотря на то, что был день, выпущено с полдюжины ракет.
После ракет завыла, терзая слух и нервы, сирена. Когда два кочегара подняли пар до предельной нормы, гудок и сирена заревели разом. От мощного октавного рёва гудка дрожали груди, от завывания сирены сверлило в ушах. Когда кто-нибудь говорил, то видно было только движение губ. Голосов не слышно было даже вблизи.
Оглушая слух, ревели гудки, нам казалось, что звук этих гудков должен долететь не только до парохода на горизонте, а даже до ближайших берегов Африки. Вряд ли слышал когда-нибудь океан в этом месте такой дикий и вместе с тем такой могучий и грозный вопль железного чудовища.
Прошел приблизительно час с тех пор, как мы заметили на горизонте дым. На протяжении этого часа мы ясно видели если не само судно, то дым от него и то, как дым этот уходил от нас и нашего курса вправо, как он постепенно оседал все ниже и ниже к горизонту, таял, редел, и немного больше чем через час исчез с горизонта совершенно.
Не больше как в двадцати пяти километрах от нас были люди… Страшно подумать: это были люди с земли, люди, все знавшие о земле, люди могущие, если у них было радио, крикнуть в Коломбо, в Аден, в Джибутти, чтобы кто-нибудь пришел и взял нас на буксир!
После встречи с далеко прошедшим на горизонте судном, следовавшим, вероятно, из Европы к берегам Австралии, нам, чтобы дойти до спасительной для нас линии, оставалось ещё 350 километров. Идя обычным ходом, мы легко могли бы покрыть это расстояние менее чем за сутки, но при ходовых и не всегда надежных средствах, которые были у нас, расстояние это могло быть покрыто при наилучших условиях не менее чем за дней десять — двенадцать.
Мы никогда раньше до встречи с пароходом не замечали однообразия и скуки водных пространств. И тихие и бурные водные просторы стали для нас так же обычны, как для жителя равнин равнины, как для жителя гор горы. Ни жителю гор, ни жителю равнин или лесов во время какой-нибудь местной катастрофы никогда не приходит в голову, что причиной этой угрожающей его существованию катастрофы является лес, горы или равнина. И житель гор и равнин во время надвигающейся на него катастрофы легко и свободно имеет возможность избежать её, чуть-чуть передвинувшись куда-нибудь в сторону. Мы этой возможности, в том положении, в каком находились, лишены были совершенно.
После встречи с пароходом мы с тоской и ненавистью стали глядеть на ни в чем не повинные водные просторы океана, а главную причину всех неприятностей начали видеть не в аварии судна, а в том, что она произошла на воде.
Случись с нами какая-нибудь авария на земле, мы с тем запасом провизии, который был у нас, уверенно двигались бы в любом направлении к намеченному пункту и определенно знали бы, когда именно мы к нему придем. Даже на льду чувствовали бы себя прочнее и увереннее, чем на этом большом, но всецело зависящем теперь от произвола разных стихий пароходе.
На второй день после того, как мы увидели на горизонте дым, вся команда с раннего утра и до поздней ночи, не спуская глаз, со злобной надеждой следила за горизонтом. Показавшийся на короткое время пароход вселил во всех слабую надежду на то, что раз показался один пароход, то, возможно, скоро начнут они показываться чаще.
После этого прошло в злобном ожидании других пароходов двое с половиною суток. На утро третьего дня команда с тревогой узнала вдруг от стоявших ночью на вахте матросов, что от полуночи и до утра ветер значительно убавился и мы еле двигались. Только после восхода солнца ветер начал как будто усиливаться, но в нем не было уже прежней мощи.