Ухватившая крючок с мясом акула бешено билась и рвалась с подцепившего её под нёбо крючка, но крепкий трос удерживал её у борта. Вторая акула, живо нырнув глубоко в воду, быстро скрылась. На палубе поднялся невероятный крик и суета. Казалось, что все разом и кричали и командовали. Несколько человек в одном месте разом срывали чехол с лебедки, а в другом — с крана. Кто-то пускал в давно застывшие лебедки пар, кто-то тащил разной величины стропы.
— Не пускай!.. Держи! — кричали неизвестно кому суетящиеся люди на палубе.
Не послабляя троса, его осторожно перевели с бака на прову и подвели к крану. Привязав трос к шкентелю крана, акулу подтянули краном вверх настолько, что одна треть её выглядывала из воды, а две трети трепались в воде.
— Сорвется, — заметил кто-то.
— Сорвется, — с тревогой ответил кто-то другой.
— Не тяни больше! Сорвется! — крикнули стоящему на кране кочегару.
Вытянуть акулу на палубу было бы легко, если б её можно было зажать поперек стропом. Но обвить вокруг живой, бьющейся на тросе акулы строп было опасно. Не менее опасно было и тянуть её на крючке. Крючок мог вырваться из пасти акулы, и она могла сорваться назад в воду. Пока команда, свесив за борт головы, обсуждала, как лучше поднять на палубу акулу, к борту подошел старший помощник.
— А ну, ребята, расступитесь… Мы ей введем сейчас внутрь успокоительного, — сказал он. В руках у старшего помощника был браунинг. Когда акула, перестав извиваться на крючке, как будто немного успокоилась, старший помощник, не долго целясь, два раза выстрелил ей в лоб. После коротких выстрелов акула вдруг так заметалась на тросе, что нам казалось иногда, что теперь она точно сорвется. Чтобы окончательно охладить её рвение, старший помощник не спеша выпустил в нее все заряды, целясь в разные части туловища, и акула, истекая кровью, стала заметно ослабевать! Часто мигавшие до этого её глаза полузакрылись и как бы застыли.
— Ну, теперь, Левченко, подтяни на аршин и задержи! — скомандовал старший помощник кочегару, стоявшему на кране.
— Ребята, давайте строп, но подводите его не руками, а баграми и издали, — обратился опять старший помощник к матросам. Пока подводили строп и пока пеньковый конец от стропа прикрепили к гаку шкентеля, акула висела неподвижно, но когда натягиваемый шкентелем строп сжал, как петлей, её тело, акула опять начала трепыхаться, но беспокойства о том, что она сорвется со стропа или крючка, уже не было.
— Вира помалу! — крикнул старший помощник кочегару на кране, и акула, слабо вздрагивая, поплыла по воздуху в гору.
— Дайте дорогу, ребята, Акулина Ивановна едет, — пошутил один из машинистов.
Подняв акулу на метр выше борта, кочегар быстро перевел рычаг крана, плавно перенес акулу хоботом крана из-за борта на судно и медленно опустил ее на палубу.
— Ну, Акулина Ивановна, теперь ты уже наша, — заметили в толпе матросов и кочегаров.
Когда акула была опущена на палубу, по всему судну замелькали электрические огоньки. На палубе становилось темно.
— Вот что, ребята, — обратился старший помощник к команде, — акула от нас не уйдет теперь. Разбирать ее сейчас уже поздно. Все это мы сделаем завтра, только предупреждаю: ни одна душа не должна подходить близко к акуле. Акулы живучи. Треп-нет хвостом — и если не ногу сломает, то ребро. Идите отдыхайте, а утром мы ее располосуем.
На следующий день с раннего утра команда возилась с акулой, разрубая ее топором на части и складывая в холодильник. Мясо у акулы было жесткое, плотно проросшее хрящами, заменявшими ей кости. Погрузив акулу в холодильник и получив по 600 граммов мяса на человека, команда рубила, терла, молола и отбивала это мясо на все лады, стараясь использовать так, чтобы от него не было ни малейших отходов.
На обеих кухнях судна слышался несмолкаемый гомон, оттуда несся угарный запах пригорелого акульего мяса. Заметно повеселевшая команда шутила и поздравляла себя с разговением.
И вареное, и жареное мясо акулы было невкусным, отдавало не совсем приятным запахом, но заправленное перцем и густо присоленное, оно все же было лучше, чем вонючая солонина на тех судах, где нет холодильников, и которую почти каждому приходилось есть раньше. В этот день, впервые после долгого поста, команда наелась так, что укладываясь на ночь спать, никто не чувствовал уже неотступно напоминающего о себе голода, мрачного настроения духа и нервозности.
Разбирая днем акулу, почти каждый оторвал и на память о необыкновенном рейсе, и на брелок к часам по небольшому зубу. На следующий день только тем и занимались, что стачивали корни акульих зубов на точильных камнях и уменьшали зубы до величины обыкновенного брелка.