— Тьфу, тьфу, стерво собачье! Не ел я её век и есть не буду. Издохну, повешусь, ну а такой гадости в рот не возьму больше.
Плюясь и ругаясь, он направился к крану на кухне полоскать пресной водой рот. Когда минут через пять Хойда вернулся к трюму, там уже было тихо. Отыскав в темноте свою постель, Хойда с тяжелым вздохом молча опустился на неё, и на судне замерли все признаки жизни и движения.
Абсолютно мертвая ночная тишина водворилась на неподвижном судне. Ни шелеста, ни шороха, ни звука.
Тишина эта напоминала вечную тишину гроба. И хотя никак не хотелось думать и предполагать, что люди «Юга» обречены, быть может, на голодную смерть, в воображении невольно все же представлялся еще более мертвенно затихший и обезлюдевший «Юг», а на нем всюду или скелетоподобные трупы людей, или сверкающие белизною костей скелеты.
Мысль, что это может быть, что в нашем положении, при наличии создавшихся условий, мы неуклонно день за днем неотвратимо идем к этому, пугала до холода в груди и заставляла прочие мысли упорно работать над тем, каким же образом, наконец, хоть немного продвинуться куда-то вперед или найти что-нибудь на пищу хоть на один день, хоть на один раз.
До мыса Гвардафуй было немного больше ста пятидесяти километров. Если бы был хотя бы небольшой, балла в два-три попутный ветер, то к мысу можно было бы, запасшись пресной водой, идти под парусами на шлюпках. Идя по три-четыре километра в час, мы могли бы за двое суток свободно добраться до берегов Африки, до Сомали. Но ветра, как назло, не было, а рисковать идти на веслах с обессилевшими людьми было более опасно и рискованно, чем сидеть и ждать смерти на «Юге». Об этом не раз поговаривали уже, об этом не раз думали, но думы эти не спасали, а лучшего чего никто не мог придумать.
Акулы, как бы сговорившись, к судну не подплывали, не подплывали и дельфины.
Изредка где-нибудь выпуская веерообразные вверху фонтаны воды, показывались огромные глыбы кашалотов, но для нас эти живые глыбы жира и мяса были не более утешительными, чем неподвижные глыбы камня.
На что можно было еще надеяться, что можно было еще предположить, о чем можно было еще мечтать? Надеяться на попутный ветер при том штиле, какой устойчиво раскинулся над океаном, нечего было и думать. Принимая к сведению то, что уже заканчивался октябрь, нужно было думать не о попутном ветре, а ожидать обратного, дующего с континента на океан. Ветер этот мог подуть со дня на день, и все давно знали уже, что если только подует этот ветер, то он принесет с собой верную смерть и гибель.
Пока еще не было этого ветра, обрекший нас на неподвижность штиль казался даже чем-то содействующим нашему спасению. Стоя, по крайней мере, на одном месте, мы могли еще надеяться на то, что когда-нибудь да покажется же какое-нибудь судно, идущее куда-нибудь в Австралию или от берегов Африки в Азию.
Место, на котором мы стояли, было вне всяких курсов, но в длинном рейсе суда отклоняются иногда ветром от точного курса, идут далеко в стороне от него, и такое судно свободно могло натолкнуться, конечно, и на нас. Но когда?
Слишком маловероятным было осуществление этой надежды, но за неимением другой мы стали цепляться и за эту. А вдруг…
Утром третьего дня команда проснулась значительно позже, чем в предыдущий день. Проснувшись, однако, не спешил вставать с постели, а или подобрав под себя ноги, неподвижно сидел, или, подложив под голову руки, лежал.
В восемь часов, когда пробили склянки и два матроса пошли мимо трюма на вахту, один из кочегаров крикнул им вдогонку:
— Вы, рогачи, когда будете на вахте, так смотрите не только за горизонтом, а и за небом. Если покажется судно на небе, так кликните.
Океан был по-прежнему неподвижен и гладок, и день обещал быть таким же ясным и знойным, как и накануне. Приблизительно минут через десять по уходу матросов на вахту из кубрика вышел с ножом и какими-то железными прутьями и дощечками в руках кочегар Виткевич.
Примостившись на углу трюма, он усердно начал что-то мастерить.
— Пан уже что-то выдумал, — проговорил один из кочегаров, увидев начавшего строгать дощечку Виткевича.
Особое внимание на всегда что-нибудь изобретавшего Виткевича никто не обратил, но кочегар Шустов, поглядев на него, заметил:
— Виткевич за ночь все-таки что-то выдумал… Хоть не такое, чтоб жрать, так хоть время убить, а мы вот ни того, ни другого…
— А я вот и надумал, — ответил один из кочегаров.
— Что же ты надумал?