— Давайте! — загудело разом несколько голосов, и все зашевелились.
— Давайте!
— Только ты, Русланов, уйди от нас, — предложил матрос Смирнов, — а то ты научил нас, дураков, а потом будешь смотреть на нас и смеяться. Иди лучше в кубрик и смейся в кубрике. Марш!
— Ну, ладно уж. Уйду, — ответил, добродушно улыбаясь, Русланов. — Начинайте. Только не озорничайте, а действуйте серьезно.
— Все понятно… Уваливай…
Русланов с добродушной улыбкой направился в матросский кубрик, а матросы и кочегары с гомоном и смехом начали размещаться по своим постелям. Когда все уселись и прилегли на своих местах, масленщик Адольф спросил:
— Ну что же, ребята, начинаем?
— Конечно, начинаем… Чем раньше, тем лучше.
— А с чего же начинать-то? — бестолково посматривая на всех, спросил кочегар Звонцов.
— С чего начинать? А ты вот слушай. Я буду говорить, а вы все повторяйте за мною, — скомандовал Адольф.
— Ладно, командуй.
— Начинаю… только с верою.
— Есть! С верою!..
— Я сыт! — довольно серьезно произнес Адольф.
— Я сыт! — загудело в тон ему несколько голосов почти разом, но абсолютно без соответствующей моменту серьезности.
— Я здоров! — изрек Адольф.
— Я здоров! — разом ответило ему человек двадцать пять, а кочегар Лагунин не замедлил добавить вслед:
— Я так здоров, что сожрал бы слона.
— А я не подавился бы даже кашалотом, — заверил его матрос Лютиков.
После слов кочегара Лагунина и матроса Лютикова все на трюме затряслись от смеха.
— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! — неслось на разные лады из двух десятков разных глоток.
Раздосадованный несерьезным отношением к самовнушению, Адольф сердито начал было протестовать против мальчишеского поведения некоторых товарищей, но его сейчас же с хохотом и бранью остановили.
— Да брось ты, Адошка, дурака валять! Ну какое тут самовнушение, когда кишки второй месяц марш играют. Подурачились немного — и будет… А отдохнем, опять начнем… Это хорошо самовнушением заниматься на сытое пузо, а он выдумал: Я сыт! Я здоров!
— Ха-ха-ха!
— Хо-хо-хо!
Намерение Русланова научить команду при помощи самовнушения не чувствовать потребности в пище скандальным образом провалилось. Но зато оно пригодилось как хороший материал для поддержания юмористического настроения среди команды в дальнейшем.
Заинтересовавшись неожиданно теорией и практикой самовнушения, команда не обращала внимания на то, что мастерил кочегар Виткевич, и только когда уже все успокоились, один из кочегаров заметил:
— О Езус-Мария! Что это пан Виткевич соорудил?
Когда все обернулись в сторону Виткевича, то увидели почти готовый из дерева и стальной проволоки лук.
Пан Виткевич всегда мастерил какие-нибудь не соответствующие солидности его возраста мелкие вещи, был редко общителен с товарищами, больше молчал, чему-то молча улыбался и единогласно, но без уговора между собой, был причислен командой к разряду людей «без двенадцатой клепки в голове». Им не пренебрегали, но и не дружили с ним. Он был чужд не только русским, украинцам и латышам, а даже своим соотечественникам полякам. С ним никто не водился и он ни с кем.
— Что пан соорудил? — спросил кочегар Зюзин у Виткевича, не надеясь, однако, на ответ всегда отмалчивающегося Виткевича.
— Пушку! — задорно-весело и неожиданно для всех ответил вдруг Виткевич.
— Кашалотов стрелять или на «Эмдена»?
— Дураков стрелять, — опять задорно ответил Виткевич, видимо чувствуя при этом какое-то, ему одному лишь понятное, превосходство над всеми сидевшими перед ним матросами.
— Это плохо, — ответили ему. — На дураках, говорят, свет держится, а ты такое задумал. Бога боялся бы…
Вскоре переключив внимание на что-то другое, о Виткевиче и его луке забыли.
И только после обеда, по времени, конечно, зайдя в кубрик, один из кочегаров обнаружил, что Виткевич занят подготовкой к охоте на крыс.
Крыс, несмотря на то, что их каждый рейс перед выходом из Одессы душили в трюмах серой, на пароходе всегда было много. Особенно много их было в надпалубных помещениях, в машинном отделении и в кубриках за деревянной обшивкой. Днем крысы возились, скреблись и пищали за обшивкой, а ночью, когда команда спала или отдыхала, крысы часто и безбоязненно выбегали из-под коек, бегали по палубе, по столам, а иногда даже по телам и лицам спящих на койках людей.
Когда кубрики были свободны от людей днем, крысы и днем не боялись показываться в кубрике, перебегая из одного места в другое.