Акулы, как бы сговорившись, к судну не подплывали, не подплывали и дельфины.
Изредка где-нибудь выпуская веерообразные вверху фонтаны воды, показывались огромные глыбы кашалотов, но для нас эти живые глыбы жира и мяса были не более утешительными, чем неподвижные глыбы камня.
На что можно было еще надеяться, что можно было еще предположить, о чем можно было еще мечтать? Надеяться на попутный ветер при том штиле, какой устойчиво раскинулся над океаном, нечего было и думать. Принимая к сведению то, что уже заканчивался октябрь, нужно было думать не о попутном ветре, а ожидать обратного, дующего с континента на океан. Ветер этот мог подуть со дня на день, и все давно знали уже, что если только подует этот ветер, то он принесет с собой верную смерть и гибель.
Пока еще не было этого ветра, обрекший нас на неподвижность штиль казался даже чем-то содействующим нашему спасению. Стоя, по крайней мере, на одном месте, мы могли еще надеяться на то, что когда-нибудь да покажется же какое-нибудь судно, идущее куда-нибудь в Австралию или от берегов Африки в Азию.
Место, на котором мы стояли, было вне всяких курсов, но в длинном рейсе суда отклоняются иногда ветром от точного курса, идут далеко в стороне от него, и такое судно свободно могло натолкнуться, конечно, и на нас. Но когда?
Слишком маловероятным было осуществление этой надежды, но за неимением другой мы стали цепляться и за эту. А вдруг…
Утром третьего дня команда проснулась значительно позже, чем в предыдущий день. Проснувшись, однако, не спешил вставать с постели, а или подобрав под себя ноги, неподвижно сидел, или, подложив под голову руки, лежал.
В восемь часов, когда пробили склянки и два матроса пошли мимо трюма на вахту, один из кочегаров крикнул им вдогонку:
— Вы, рогачи, когда будете на вахте, так смотрите не только за горизонтом, а и за небом. Если покажется судно на небе, так кликните.
Океан был по-прежнему неподвижен и гладок, и день обещал быть таким же ясным и знойным, как и накануне. Приблизительно минут через десять по уходу матросов на вахту из кубрика вышел с ножом и какими-то железными прутьями и дощечками в руках кочегар Виткевич.
Примостившись на углу трюма, он усердно начал что-то мастерить.
— Пан уже что-то выдумал, — проговорил один из кочегаров, увидев начавшего строгать дощечку Виткевича.
Особое внимание на всегда что-нибудь изобретавшего Виткевича никто не обратил, но кочегар Шустов, поглядев на него, заметил:
— Виткевич за ночь все-таки что-то выдумал… Хоть не такое, чтоб жрать, так хоть время убить, а мы вот ни того, ни другого…
— А я вот и надумал, — ответил один из кочегаров.
— Что же ты надумал?
— Кто знает, сколько человек может прожить без пищи? Ну и думал!
— Нет, серьезно… Я читал когда-то в календаре, что только девять дней.
— Девять дней только? — тревожно спросил кто-то.
— Да.
Заявление о том, что человек может прожить без пищи только девять дней, по-видимому, не на шутку всех озадачило. Все на время замолчали.
— И это каждый человек девять суток живет без пищи, или не каждый? — спросил с видимым беспокойством матрос Смирнов.
— А черт его знает, каждый или нет. Написано было «девять», я и говорю девять.
— Я думаю, ребята, что это неправда, чтобы только девять, — начал рассуждать Смирнов.
— По-моему, один может прожить только семь суток, а другой может и двенадцать. А девять — это, вероятно, только в среднем.
К трюму подходил вышедший из кубрика Русланов, и один из кочегаров предложил:
— Об этом, ребята, нужно спросить вот у Русланова. Слышь, Русланов, тут зашел спор у нас: сколько дней человек может прожить без пищи? И вот Тихонов говорит, что девять, а Смирнов — семь. Или двенадцать? Ты не знаешь, сколько?
— А тебе сколько бы хотелось? — спросил у кочегара Русланов.
— Да сколько? — ответил, улыбаясь, кочегар. — Я думаю, хотя бы дней пятнадцать.
— Немало, — серьезно заметил Русланов. — Однако я вас, ребята, потешу: человек может прожить без пищи и без вреда для здоровья от семи до сорока суток. А в некоторых случаях даже больше.
— И будет жив? — с недоверием спросил кочегар Тихонов.
— Да. Вполне будет жив и здоров, — ответил Русланов. — А если болен какой-нибудь болезнью, так легко даже вылечится. Есть люди, которые специально лечатся только голодом… Это целая наука. Я сам голодал два раза уже и вылечил таким образом геморрой и даже ревматизм.
— И долго голодал?
— По двенадцать суток.
— И ты не врешь это — двенадцать суток?
— А зачем же врать мне? И разве я заставляю тебя верить мне?
— И тяжело это было?
— Гораздо легче, чем перенести грипп или малярию. Лечиться голодом нужно, конечно, умеючи. Может, кому желательно, так я тово… Могу немного подучить…
— О! Пожалуйста! Конечно! Ещё бы! Лишь бы помогло только! — закричало разом почти несколько человек, и кое-кто придвинулся поближе к стоящему на кубрике Русланову.
— Ну уж за то, поможет ли, я не ручаюсь. Это будет зависеть не от меня лично, а от вас, — пояснил Русланов.
— Ничего, ничего!.. Поможет или нет, а ты учи!
— Не стесняйся… Мы за это денег тебе все равно не заплатим, — ответили ему.
Верила или не верила команда Русланову, но после его обещания научить, как можно легче переносить голод, все заметно повеселели, а когда немного успокоились, Русланов, оглядев с довольной улыбкой свою необыкновенную аудиторию, начал не спеша развивать теорию о лечении болезней голодом.
Где-то, вероятно, вычитанная Руслановым теория о лечении голодом сводилась к тому, что голод и растительная пища, очищая организм от мочевой кислоты, способствуют, якобы, не только его выздоровлению, а и некоторому сопротивлению разным болезням.
Чтобы легче было переносить курс лечения вообще, а тем более наступивший голод на судне, Русланов рекомендовал команде заняться самовнушением и поддерживать свое настроение и силы такими приблизительно самоподбадривающими словами: «Я вполне здоров!» «Я не хочу кушать!» «Я чувствую себя сытым!» «Я стойко и бодро буду ждать того времени, когда положение наше улучшится!» Произносить такие слова Русланов рекомендовал без насмешки, твердо и уверенно.
Когда после получасовой лекции Русланов умолк, один из кочегаров довольно сердито спросил вдруг:
— Ну а сам-то ты лечишься теперь этим и кушать сейчас не хочешь?
— Я этим не лечусь сейчас, — ответил с улыбкой Русланов, — я к этому привык уже. В начале голодовки просто сказал себе, что я не буду думать о пище две недели, и я о ней сейчас не думаю.
— И не хочешь жрать?
— Не хочу.
— Ну а отощаешь же ты за эти две недели?
— Конечно, отощаю. Упаду даже в весе фунтов на тридцать, и силы упадут, но главное — меня в это время не будет мучить голод, меня не будет тянуть к пище.
— Ей-ей, тебе, Русланов, только попом быть, — не утерпел один из кочегаров. — У тебя даже рожа как будто такая же, как у попа… С маслом.
Кочегары и матросы засмеялись.
— Да, умеет умасливать здорово, — поддакнул один из матросов. — С одной стороны, смешно все это выходит, по-ребячьи как-то, а с другой…
— А с другой похоже на правду.
— Вот именно.
— Слушайте, ребята! Давайте попробуем. Давайте начнем и посмотрим, что будет, — предложил не потерявший еще живости масленщик Адольф.