Уступая просьбе команды, Лярош перевел свой разговор с помощником на Квебба.
Услыхав фамилию Квебб, помощник стал вдруг серьезным и замкнутым, ответов на вопросы Ляроша почти не давал, а время от времени стал задавать Лярошу короткие вопросы о Квеббе сам. Когда один из матросов по просьбе Ляроша принес помощнику бутылку и написанную Квеббом записку, помощник прочитал ее внимательно раза два, засмеялся и, наконец, возвращая записку Лярошу, сказал:
— Ну, это знаете, интереснее даже, чем в другом романе… Это прямо таки необычайно. Я об этом, по приходе в Англию, непременно сообщу в газету.
— Обязательно.
— А все-таки, как же, мистер Джекобс, с Квеббом? Знали вы его или нет? — начал опять допытываться у второго помощника Лярош.
— Знал ли я Квебба? Лично, друзья, Квебба я не знал. Не служил с ним. Но я хорошо знаю, что какой-то кочегар Квебб организовал около года тому назад стачку кочегаров в Сиднее. Благодаря этой стачке ни одно судно за неделю не вышло из Сиднея. Верховный суд в Сиднее приговорил за это Квебба к трем годам каторжных работ. Через три месяца пребывания на каторге Квебб бежал и сейчас если не умер ещё, не пойман, то, вероятно, где-нибудь плавает… Конечно, под другой фамилией.
— Молодец, Квебб! — с веселой ноткой в голосе выкрикнул один из кочегаров, понимающий немного английский язык. При последних словах кочегара на «Мери Родсгер» раздался гудок, и второй помощник поспешно стал прощаться с командой. Прощаясь, он сказал Лярошу:
— Очень жаль, что нет возможности поговорить о Квеббе подробнее, но я обещаю вам, что если узнаю еще что-нибудь о Квеббе, то напишу вам… А если встречу когда-нибудь Квебба, то и ему скажу, чтобы он тоже написал вам.
— До свидания!
— До свидания!
Минут через двадцать «Мери Родсгер» ушла из Адена по направлению к Суэцу. Она везла в Англию замороженное мясо из австралийских быков и овец для подкормки тех сотен тысяч людей, которых превращали, в свою очередь, не на бойне, а на берегах Марны в сотни тысяч тонн человеческого мяса немецкие снаряды.
17
Радио из Адена дало знать русским консульствам и послам в Суэце, Порт-Саиде, Каире, Александрии, Риме, Марселе и других городах о том, что уже вычеркнутое из списка судов торгового флота России судно «Юг» нашлось, и что его, починив, с успехом можно еще использовать в мировой войне.
Через двое суток из Джибутти пришел катер «Сена», отбуксировал нас в Суэц, а из Суэца по каналу нас провели в Порт-Саид.
Простояв трое суток в Порт-Саиде, мы на буксире направились в Геную. Прибыв в Геную почти в конце декабря и отгрузив в пакгаузы часть чая, мы стали в один из генуэзских сухих доков на ремонт.
На ремонте в Генуе простояли две недели. За эти две недели через русских эмигрантов мы узнали об истинных причинах войны, о наших поражениях на фронтах и о том, что война эта неминуемо приведет рабочий класс к социальной революции.
После ремонта направились в Архангельск.
Эмигранты — члены РСДП(б) — обильно снабдили нас социал-демократической литературой, которую команда изучала весь путь от Генуи до Архангельска.
В Архангельске после тщательного таможенного и жандармского обысков мы через знакомых матросов и кочегаров спустили по частям доверенную нам литературу в те руки, для которых она предназначалась.
Отгрузив чай и погрузив пшеницу, мы, имея уже радиостанцию и радиста, через три недели вышли в Лондон.
Отгрузив там пшеницу, направились в Александрию за хлопком. Погрузив хлопок, опять пошли в Архангельск.
За три года войны мы избороздили земной шар во всех возможных направлениях. Мы ходили под русским флагом, но часто перебрасывали из одного конца земного шара в другой грузы, принадлежащие нашим тогдашним союзникам. Покинув Архангельск в апреле, вновь возвращались в него только в декабре или январе. Идя в какой-нибудь порт, мы никогда не знали, в какой порт, в какую часть земного шара опять попадем из этого порта. Выйдя из Сан-Франциско, например, во Владивосток, мы не знали, что из Владивостока попадем в Марсель. Придя в Марсель, не знали, что из Марселя направимся в Рио-де-Жанейро, а придя в Рио-де-Жанейро, не знали, что попадем в Нью-Йорк, из Нью-Йорка в Архангельск или в какой-нибудь порт Англии или Франции.
Пересекая какой-нибудь океан, мы иногда неделями не видели берегов. Блуждая в просторах океанов среди водяных гор или изнывая на тихой глади вод от зноя и штиля, мы страстно жаждали поскорее добраться до земли, чтобы отдохнуть в шуме её городов, в толкотне и сутолоке их уличного движения. Но добравшись до городов, окунувшись в вонь, грязь и нищету их бытия, страстно рвались обратно в широкие просторы морей, чтобы не знать, не видеть и не ощущать убожества и несовершенства человеческой жизни, не видеть, как страшно, в мнимом величии своем, человек бывает гадок, подл и низок.
Почти три года день и ночь, зимой и летом, в бурю, в мороз и жару мы неустанно ползали по земному шару, передвигая из одного конца в другой горы снарядов, оружия, разных предметов военного обихода и целые полки пушечного мяса.
Скованные законами военного времени, мы как солдаты служили делу войны, ненавидя её и тех, конечно, кто её затеял. Куда бы мы ни пришли, будь то даже нейтральный порт Барселона, Роттердам или Кадис, — всюду люди служили войне, всюду все занято было войною.
Большой и прекрасный мир, который мы знали по описаниям и который видели до войны воочию, после трех лет скитаний по нему превратился для нас не больше, как в очень большую грязную деревню, которая попала на время в руки пьяных от крови бандитов.
Плавая большею частью в теплых морях, мы часто и зимой и осенью по нашим числам видели на земле вёсны. Вёсны эти были прекрасны, но та культурно-политическая слякоть, которая царила в то время над миром, мешала нам видеть эти вёсны.
Нам казалось иногда, что рейсу нашему никогда не будет конца, что мы как никогда медленно плывем. Это был самый длинный, но зато и последний уже наш рейс на «Юге». Когда мы пришли в Лондон, нас без предупреждения и без всяких объяснений не совсем вежливо всех, кроме администрации, интернировали, сперва поместили в какую-то казарму, а потом среди ночи отвезли под конвоем на какую-то баржу. На этой барже мы, к общей нашей радости, застали уже команды с разных судов Добровольного флота, очутившихся во время Октябрьской революции в Англии.
— Зачем мы здесь? — спрашивали друг у друга и не знали.
Нас держали в трюмах и не выпускали на палубу.
Однажды ночью мы услышали, что баржа наша пошла на буксире. Куда? Неужели в открытое море затем, чтобы пустить нас всех ко дну? Нельзя сказать, чтобы это были веселые минуты для нас, нескольких сотен людей, впервые в жизни узнавших, что у них есть своя власть, своя родина.
Перед утром баржа подошла к большому грузовому пароходу в туманном море, и нас всех до одного переселили на пароход. Без объяснений и ответов со стороны экипажа судна на наши вопросы пароход поднял якорь и вышел в море. Куда? В какую-нибудь колонию, где есть рудники, лесоразработки или под мину с миноносца, который шел впереди нас?
Только когда мы заметили, что все время днем и ночью движемся на север, что миноносец, минуя зону активного действия немецких подводных лодок, повернул назад, мы поняли, наконец, что нас интернируют в Россию, что от нас хотят избавиться в Англии как от «большевистской заразы».
Была поздняя неприглядная российская осень, когда мы после долгих дней плавания пристали, наконец, к Архангельской пристани. Первый раз в жизни мы сходили с судна не как моряки, а как пассажиры, первый раз в жизни мы ступили на землю, которая принадлежала уже не Романовым.
