Когда с ужином покончено, он подает ей руку и ведет за собой в ванную, обставленную зажженными и теперь полурастаявшими свечами. Рассеянный свет отблескивает золотом в копне волос Гермионы и на пуговицах рубашки Северуса. Он поворачивает кран ванны взмахом палочки, затем откладывает ее в сторону, предпочитая освободить от одежды доверившуюся ему молодую женщину медленно и собственноручно. Как никогда прежде он рад невероятному множеству пуговиц на блузке Гермионы, ведь это позволяет ему делать паузу лишь за тем, чтобы запечатлеть очередной поцелуй на ее коже, с каждым разом все ниже.
Когда уже кажется, что вода вот-вот выплеснется через край, кран поворачивается сам собой. Поглощенная рассматриванием ее собственного отражения в зеркале, Гермиона совершенно не обращает на это внимания. Ее взгляд прикован к собственным порозовевшим, распахнутым губам и груди, вздымающейся от тяжелого дыхания. А еще к мужчине, стоящему перед ней на коленях. Пока он прижимается лбом к низу ее живота, удерживая ее своими сильными руками от падения, Гермиона мимо воли отмечает, как сильно черная копна его волос выделяется на фоне золотого сияния ее кожи в свете свечей.
Прежде чем Гермиона успевает прийти в себя и выровнять сбившееся дыхание, Северус сбрасывает с себя одежду и заходит в ванну. Он тянет ее за собой в воду и позволяет устроиться поудобнее у себя на груди, изо всех сил игнорируя свое возбуждение. Они разговаривают обо всем на свете, и хотя кажется, что беседа их длится всего несколько минут, все глубже и глубже утопающие в растаявшем воске свечи твердят о пролетевших часах. Свечи гаснут одна за другой, оставляя за собой длинные тени, тянущиеся вдоль тела Гермионы. Когда Северус, наконец, проникает в нее, остаются гореть лишь две свечи, даже в полумраке озаряющие знакомые черты лица и очертания губ, с которых снова и снова слетает его имя.
Наконец, они покидают ванную, оставляя гореть последнюю свечу, и Северус нежно вытирает Гермиону полотенцем. Они устраиваются на его постели, по-детски скрестив ноги, и Северус принимается не спеша расчесывать непослушную копну волос на голове Гермионы. Они не говорят ни слова, все еще приходя в себя после страстной близости. Приведя ее волосы в порядок, он заплетает их в неуклюжую косу и прижимает Гермиону к своей груди. Так они и засыпают — обнаженными в объятиях друг друга.
vi.
Известие о том, что ее родителей больше нет в живых, застает Гермиону в учительской всего пять дней спустя. Пока осенний дождь с зимними ветрами хлещут о стены замка, оплакивая лето, частичка сердца Гермионы, хранящая воспоминания о беззаботном детстве, откалывается окончательно и бесповоротно. Сегодня суббота, а значит, Гермиона как всегда измотана походом с учениками в Хогсмид. Но она уже успела пообещать Минерве партию в шахматы, поэтому сова находит ее в учительской, а не в спальне или комнатах Северуса.
Принесшая новости сова, промокшая и растрепанная, усаживается поближе к камину. Точно налитыми свинцом пальцами Гермиона вскрывает письмо. Всем известно, что лишь по одной причине сову отправляют в столь неблагоприятную погоду, — дурные вести. Все присутствующие это понимают и потому не сводят с Гермионы любопытных и полных тревоги взглядов. Невилл Лонгботтом минутой ранее закончил укреплять окна теплиц и потому не понаслышке знает, насколько отвратительна погода за окном. Как и в лице Гермионы, в его физиономии нездорового сероватого оттенка читалось волнение.
Она терпеть не может, когда на нее вот так глазеют, и Северус прекрасно это знает. Он наблюдает за тем, как по ходу чтения письма Гермиона вздрагивает и замирает, а ее глаза наполняются слезами.
— Мои родители, — глухо произносит она. — Автокатастрофа.
Северус хорошо помнит, к чему ей пришлось прибегнуть во время войны, чтобы защитить родителей. После того как Гермиона пожертвовала их доверием и воспоминаниями о себе в попытке уберечь, утратить их сейчас по столь банальной причине — не что иное, как удар под дых, тошнотворная насмешка рока. Много лет они попросту отказывались общаться с ней, и лишь недавно она стала изредка покидать замок, спеша в родительский дом, чтобы разделить с ними воскресный обед в чуть менее натянутой обстановке, нежели раньше. Она собиралась познакомить их с Северусом при следующей встрече.
Гермиону накрывает поток соболезнований, казалось, куда интенсивнее ливня, тарабанящего в окна замка. Он видит, что каждое слово сочувствия ранят ее все больше и больше, видит, как она ищет его взглядом и умоляет о помощи. Гермиона знает, что это идет вразрез с его скрытной природой, знает, к сколь серьезным мерам он прибегнул, чтобы сохранить их отношения в тайне, и как сильно Северус презирает выражение чувств на людях. И все же ее взгляд полон мольбы, а он так сильно ее любит, что ему ничего не остается, кроме как проявить их.
Он делает шаг и вытягивает руки ей навстречу, и она, всхлипывая, тут же бросается в его объятия. Окинув толпу не терпящим замечаний взглядом, он прижимает Гермиону к себе, и они покидают учительскую.
vii.
После шестого признания на Северуса обрушивается волна вопросов, и его ответ становится седьмым признанием.
Гермионы нет в замке с тех пор, как она отправилась в Лондон устраивать похороны родителей, отчего Северус с тяжелым сердцем ступает через порог учительской. Он уже скучает по ней. Ей удалось украсть лишь два часа столь драгоценного сна, и даже тогда она сквозь дремоту бесшумно рыдала на его груди. Как он может спать, когда Гермионе больно? Никак. Он лишь обнимает ее, утирает слезы, непрестанно льющиеся из ее глаз, и гладит по волосам. А еще Северус упражняется. Чувство вины за то, что он все еще не может сказать ей, что любит, даже когда она страдает, также не дает ему сомкнуть глаз.
Войдя в учительскую, Северус тут же замечает устремленные в его сторону взгляды. Он смотрит на позабытую шахматную доску, где короля Гермионы от смертного приговора мата все так же отделяет лишь один ход. Затем он переводит взгляд на директрису.
— Гермиона будет в Лондоне еще около двух дней, — наконец говорит он. — Могу я получить разрешение покинуть замок завтра?
— Я собиралась подменить Гермиону на ее занятиях, — неуверенно отвечает МакГонагалл. — Не представляю, кто мог бы подменить тебя…
— Я могу, — вызывается Невилл Лонгботтом. Северус вздергивает брови и бросает на него удивленный взгляд. Лонгботтом выглядит слегка испуганно, и, тем не менее, вид его полон решимости. — Чтобы вы могли поддержать Гермиону.
Лонгботтом явно чувствует себя неловко под грузом множества устремленных на него взглядов.
— Мы не будем ничего варить. Мы просто разберем применение растений. И эм… Директриса, говорят, дождь продлится еще до вторника, так что я и так собирался отменить занятия по гербологии.
Северус делает шаг навстречу и протягивает Невиллу руку. Тот неуклюже привстает с кресла и отвечает на рукопожатие.
— Спасибо, профессор Лонгботтом, — произносит Северус, не сводя с него оценивающего взгляда. — От меня и от Гермионы.
— Северус… — бросает МакГонагалл, но тут же умолкает под грузом взгляда темных глаз Мастера зелий. — Эм… Северус, почему…
— Она нуждается во мне, — отрезает Северус. — А я принадлежу ей, а значит буду рядом.
Признав свои чувства к Гермионе перед всей учительской, он чувствует подступающую тошнотворную боль где-то в области живота. Северус окидывает всех присутствующих своим коронным ядовитым взглядом.
— Если кому-то есть что сказать по этому поводу, адресуйте свои комментарии исключительно мне. Если я услышу, что кто-то из вас донимает профессора Грейнджер, я лично подсыплю яд в ваш завтрак.
Учительская погружается в полную тишину, и лишь рев ветра доносится из-за плотно закрытого окна. Северус усмехается и стремительно покидает комнату. Ему предстоит позаботиться о Гермионе.