Попсуев не бывал еще на таком огромном производстве. Практику он проходил в институтской лаборатории имени Карабаса Барабаса. Самой яркой жизнью жили лаборантки, проповедовавшие свободу любви, а самой тусклой – ученые, рассуждавшие о свободе творчества.
Поводив Попсуева по второму корпусу, Закиров привел его в свой кабинет, дал читать рабочие и должностные инструкции, а также по технике безопасности и попрощался до завтра. От чтения постоянно отвлекали. То заглядывали в кабинет производственники в зеленых робах, синих и серых халатах и спрашивали Закирова, то в белых халатах – отэкушки, ничего не спрашивали, а только хихикали. К тому же дверь плотно не закрывалась, и было слышно всё, что творится в коридоре. Меняли лампы дневного света, тянули кабель, мыли пол. Потом возле мужского туалета две технички, перебирая сокровенные мужские тайны, во весь голос обсуждали причину появления луж возле писсуаров. Сергей заметно повеселел.
В шесть часов Попсуева разобрал голод, и он вспомнил, что пропустил обед. Тут и день рабочий кончился, и новоиспеченный мастер поспешил в общаговский буфет. Жизнь уже казалась ему не такой серой и скучной.
Так нельзя больше!
Работа в цехе велась круглосуточно в три смены, но для лучшего знакомства с производством Попсуева временно определили в первую смену. Когда бригада уходила в другие смены, его подменял бригадир.
Узнав, что Берендей в тридцать лет стал начальником цеха и уже девять лет руководит коллективом, Сергей решил повторить его путь. С утра он осваивал операции, а после обеда изучал ветхие, захватанные пальцами, пропитанные запахом масла инструкции и чертежи, время от времени посещая участок, дабы приглядеть за рабочими. Как-то проходя мимо чайной, услышал рыдания. Заглянул. Аппаратчик Валентин Смирнов, упомянутый Берендеем на диспетчерской, присосавшись к бутылке, судорожно глотал вермут. Оторваться от бутылки он не смог. Попсуев ткнул в него пальцем и голосом Левитана произнес:
– Еще увижу – уволю к ядрене фене! – и вышел.
Смирнов от спазма глотки закашлялся и побагровел. Со смены Валентин ушел очень веселый.
– Грядут перемены, – пророчески изрек он в душевой. – Ой, ребята, этот змей похлеще Берендея будет. Жизнь при нашем царе Лёне / была лучше и ядрёней.
По-свойски Валентин посетовал и Берендею, но тот только радостно рявкнул:
– А! Давно так с тобой надо! Скройся с глаз!
После смены Попсуев поднялся к Закирову. Проходя мимо открытой двери кабинета ОТК, он услышал:
– Попсуев! Можно вас?
Светланова сидела в кресле и холодно смотрела на него.
– Никита Тарасыч попросил показать мое хозяйство. Завтра в восемь двадцать жду вас здесь.
Попсуев поклонился и вышел.
– Она всегда такая? – спросил он у Закирова.
– Всегда, – ответил тот. – Ты в общагу? Айда ко мне, Нинка к матери ушла, перекусим. Это хорошо, что она такая. Благодаря ей наш цех три года кряду занимает классные места.
Двухкомнатная малогабаритная квартира на втором этаже выходила окнами на узкую улицу, по которой нескончаемым потоком громыхали на выбитой дороге машины. Закиров достал из холодильника кастрюлю с борщом, нарезал колбасу, сыр, задумчиво посмотрел на четвертушку бородинского хлеба.
– А позовем-ка твою Несмеяну. Она выше живет.
По спине Попсуева пробежал холодок, а внизу живота сладко заныло. Через пять минут Закиров привел Светланову.
– Здравствуйте, Несмеяна Павловна, – произнес Попсуев.
Та удивленно взглянула на него: – Здравствуйте, Попсуев, коль не шутите.
– Вы чего это? – спросил Орест. – За знакомство?
– А вы давно знакомы? – обратился Сергей сразу к обоим.
– Да лет двенадцать уже, а? – посмотрел на Несмеяну Орест. – На вступительном познакомились. Она шпоры в чулок заложила, а они вниз скатились, к щиколоткам…
– Как у петуха, шпоры, – сказал Попсуев, рассмешив Ореста. Несмеяна лишь скользнула по нему холодным взглядом.
Светланова сосредоточенно хлебала борщ. «Как она похожа на ту девочку». Борщ был отменный. Какой и должен быть, каким помнил его Попсуев. Тогда ему было лет семь…
…На кремовой скатерти из далекой Венгрии, с вышитыми готическими темно-вишневыми буквами и узорами. В глубоких фарфоровых тарелках с двойной тоненькой красной каемкой в подтарельниках. Отдельно тарелочка для косточек. На блюдечке красный перчик с косо отрезанным кончиком. Он его никогда не давил ложкой в тарелке – не разрешали, но очень хотел. В старинной селедочнице (не из сервиза) нарезанная мясистая селедка со сладкими плавничками в душистом горошке и прозрачных колечках лука. Самодельная горчичка, бьющая в нос, с крохотной золотой ложечкой… Мама с улыбкой разливает из супницы золотистый густой борщ, отец наливает ему в тонкий стакан крюшон, затем вытаскивает массивную пробку из хрустального графинчика, наклоняет его над рюмкой мамы, вспыхивают лучики…