Он поцеловал старику руку, а тот, ухватившись за него, тотчас скрепил договор их клятвой и повел юношу в глубь сада, где виднелся высокий мраморный чертог. Вошли они в двери, оказались в зале просторном, стены и пол там мраморные, полированные, а потолок образован переплетением ветвей платанов, чинар, тополей. Сквозь него проглядывают светильники звезд, отражаются в прекрасном водоеме, играют огоньками в медных украшениях на дверях. Над широкою лежанкой, крытой ковром, пологом склонилась крона могучего дерева, а в развилке ветвей его угнездился престол, украшенный изящной резьбой, с златоткаными покрывалами, мягкими подушками.
Старик сказал:
— Поднимись на этот тахт*, отдохни. Коли проголодаешься — к твоим услугам скатерть накрытая, кувшин с родниковой водой, я же отлучусь ненадолго, пойду приготовить для тебя покои. Пока я не вернусь, ты с тахта не сходи, берегись глаза дурного — нынешняя ночь опасна. Зато утром все беды минуют.
С этими словами старик устроил его меж древесных ветвей, а сам ушел. Махан утолил голод и жажду и уж хотел вздремнуть на пуховых подушках, как вдруг увидел, что в тот покой входят семнадцать царственных красавиц, каждая со свечой в руках, каждая разодета в шелк и кисею. Светлой вереницей вступили они в двери и расположились на лежанке-суфе*, которая была прямо под той развилкой древесной. Самая прекрасная из них села в середине, остальные полукругом разместились подле нее — и пошло у них веселье, поют, словно птицы райские, играют на арфах и лютнях, а другие в пляс пустились. Стройный стан изгибают, руками тонкими неведомые письмена в воздухе выписывают, ноги быстрые так и мелькают, легкие одежды развеваются, так что открывают прелести сокровенные…
Махан у себя на дереве весь истомился, глядя на эти пляски, очень уж хотелось ему вниз спрыгнуть, но все же стерпел, вспомнил, что старик ему наказывал до его прихода не спускаться. А девицы внизу устали петь и играть, опять уселись вокруг своей предводительницы, принялись за еду и напитки, которые принесли с собой. Тут их повелительница сказала:
— Чую я благовонное дыхание, которое доносится с ветвей этого дерева, верно, там притаилась родственная нам душа! Подруга, ступай, позови робкого гостя скорей присоединиться к нам.
Одна из пирующих подошла к тому месту, где прятался в ветвях Махан, и стала призывать его речами сладостными, словно соловьиные песни. Тут он мигом сорвался вниз, враз позабыл все наставления и предостережения старца, ибо любовь смела с дороги всякий стыд и долг. Первая красавица пришла в восхищение от его красоты, с почетом усадила подле себя, начала ухаживать за ним со всем старанием и радушием. Кубок за кубком пили они рубиновое вино, речи становились все нежнее, а ласки — все смелее, пока не пала меж ними преграда скромности. Взглянул Махан на луноликую: она сидит пред ним розоликая и белогрудая, живая, как ртуть, с горящими очами и алыми устами, протянул руку, обнял ее тонкий стан, прижал этот китайский кумир к своей груди, еще раз взглянул — и обмер от ужаса. Увидал он в своих объятиях страшного ифрита* с оскаленной пастью, с черными рогами, загнутыми клыками, горбатой спиной, испускающего зловоние и злобно хохочущего. Этот адский дух хрипел ему в лицо, корча жуткие рожи:
— Вот теперь-то ты в моей власти! Ты ведь только что целовал мои губки, ласкал мои плечи, грудь нежную кусал. Почему же остановился, куда подевался твой страстный пыл? Ты ведь весельчак, гуляка, — что же притих?
Так этот свирепый дракон издевался над Маханом, изрыгая из пасти дым и пламя, а вокруг них скакали и прыгали чудовища с кабаньими копытами, ослиными хвостами, изогнутыми рогами, рачьими клешнями. Юноша в голос рыдал, кричал отчаянно, прощаясь с жизнью, но тут раздалось пение петуха, возвещавшего рассвет, и бесовское племя сгинуло, бежало вместе с ночью, оставив Махана, поверженного у дверей дворца.
Постепенно сознание вернулось к нему, стал он осматриваться вокруг, и что же увидел? Отвратительный грязный пустырь, свалку нечистот да нагромождение голых скал, которые ночью показались ему дворцом, высохшие ядовитые колючки вместо благоухающего сада, падаль смердящую и мусор, обглоданные зверями кости возле зловонной лужи… «Сохрани Господь, что же я пил ночью из винной чаши?» — думал Махан, проклиная свое легковерие и сокрушаясь от души. Побрел он по пустыне, пока не достиг чистого источника, там смыл слезы и пот и обратился с молитвой к Творцу, прося просветить его и обратить на добрые дела. Долго он лежал, простершись на земле покаянно, а когда поднялся, увидал пред собой светлоликого человека в зеленых одеждах.