Тут девицы смутились и испугались: ведь они кругом неправы оказались. Для вида они еще два-три вопроса ему задали, а потом повинились, стали прощения просить, говорят:
— Уж очень красив и тих этот сад, вот почему красавицы со всего города полюбили собираться здесь тайком, чтобы отдохнуть и повеселиться, попеть и поплясать, пока никто не видит. Ты уж прости нас за дерзость, за обхождение неподобающее, — не угадали мы тебя. Но теперь готовы свою вину искупить: пойдем, мы покажем тебе наших подруг, выбери из них любую для утех любовных, а мы ее к тебе приведем, уговорим во что бы то ни стало.
От этих речей в хозяине проснулось вожделение, ведь он был молод и полон сил, его природе не была чужда страсть. И вот скромность и благочестие отступили перед ее кипящим потоком, желание взяло верх над благоразумием, и он пошел следом за теми жасминогрудыми девами. Они привели его в тенистый уголок, где приютилась старая беседка, и шепнули:
— Подожди здесь немного, а сам поглядывай в щелку!
Он осмотрелся, заметил в стене небольшое отверстие, приник к нему: предстал его взору цветник красавиц. Веселые, шаловливые, смеются, друг друга цветочными лепестками осыпают — заглядение! Лучше всех плодов сада были те девушки, каждая так и пленяла душу: ножки, словно из серебра, груди, как гранат, змеи-локоны неспроста вьются вокруг сияющих лиц, — такие сокровища всегда драконы да змеи охраняют… Веселились они на широкой лужайке, посреди которой был устроен красивый водоем, весь мраморный, полный свежей водой, которая из источника туда лилась, рыбки разноцветные в нем резвятся, плещутся. Стали девы любоваться золотыми рыбками, потом затеяли с ними в догонялки играть, сбросили платье, погрузились в воду, — словно гранаты и яблоки спелые в бассейн насыпали, серебряные брызги летят, лазурные струи блещут, жасминовые и лилейные руки сплетаются, а мускусные косы черным шелком стелются по голубому зеркалу вод. У юноши в беседке прямо дух перехватило: видит око, да зуб неймет! Он весь трепетал от страсти, кровь в нем бушевала, а голова горела, так хотелось ему добраться до беспечных красавиц.
Тем временем купальщицы вышли из воды, вновь облачились в парчу и кисею, продолжили свои забавы. Тут и приглянулась юноше одна из них — самая веселая, самая задорная, черноглазая смуглянка. Подбородок у нее круглый, будто яблочко, а уста нежные, точно спелый финик, взгляд живой, смех звонкий, как колокольчик, и сладостный, как сахар. Словом, каждый, кто ее видел, попадал в силок ее чар и не знал, чего ожидать: утоления любви или гибели от нее. И хозяин сада вмиг стал пленником незваной гостьи. А в беседку уж прибежали те две большеглазые газели, которые обнаружили юношу, полные нетерпения, стали его выспрашивать:
— Благородный, укажи, какая красавица тебе понравилась, кого к тебе привести?
Юноша тотчас описал им ту, что похитила его сердце, и девы поспешили за избранницей. Принялись ее уговаривать, улещать, на все хитрости пустились, любопытство в ней разожгли, привели в беседку, а сами выскочили и дверь снаружи на щеколду заперли. Взглянула та гурия на хозяина сада, видит, он еще прекраснее и милее, чем подруги рассказывали. А уж он при ее появлении совсем голову потерял, дара речи, однако, не лишился, спросил красавицу:
— Как тебя зовут?
— Счастье!
— От кого свой род ведешь?
— От страсти!
— А красой такой кто наградил тебя?
— Луна и солнца свет!
— Где тайна чар твоих скрыта?
— В ласках и лобзаньях!
— Так подари мне поцелуй!
— Подарю, пожалуй, не один…
Тут терпение юноши истощилось, он отбросил скромность, прогнал смущение и, ухватившись за черные кудри, как за сеть ловчую, притянул девушку к себе, прижал к сердцу, стал целовать в сахарные уста. Раз сто поцеловал, наверно, но этого ему показалось мало, захотелось ему новых наслаждений, и вот уже черный барс набросился на трепетную лань, подмял ее, — но тут ветхая беседка затрещала от его напора и рухнула, а та парочка, не свершив задуманного, в смущении разбежалась в разные стороны, боясь попасться людям на глаза. Юноша укрылся в чаще дерев, полный тоски и томления, а смуглянка, хмурясь и сожалея, возвратилась к подругам. Она была певицей, поэтому взялась за лютню, села в сторонке и полились с ее уст мелодичные жалобы: