Целый месяц провели шах и Рамин в охотничьих угодьях Махабада: то они дичь стреляли, то благородной игрой в мяч душу веселили, а потом шах решил наведаться в Муган*, там отдохнуть. Наступила ночь, шах отошел ко сну. Вис возлежала рядом с ним, но ведь он был заколдован, плоть не подчинялась его желаниям, так что он лишь казнился своим бессилием, а от досады заснуть не мог. Тут-то и прокралась в опочивальню кормилица, зашептала:
— Что ты спишь, царица? Ведь Рамин-то в поход идти надумал, едет в Армению поохотиться да с врагами сразиться. Уж и сборы к концу подходят, трубы медные громко поют, барабаны в дальний путь зовут. Поспеши, выйди на крышу, погляди ему вослед: ведь это желанный твой уезжает, любовь твою и покой забирает!
А шах-то не спал, все эти речи слышал! Вскочил он с ложа, точно разъяренный слон, обрушился на кормилицу с бранью:
— Ах ты, подлая тварь, бесчестная и лживая! Я с тобой расправлюсь, собачья дочь, паршивое хузистанское отродье! Ясное дело, из Хузана ничего, кроме греха и блуда, выйти не может, это ведь приют разврата…
Потом он на Вис свой гнев обратил:
— Красота твоя — от дива, и душа у тебя тоже от него — такая же черная! Нет в тебе ни чести, ни совести, срам один, ты меня перед всем миром опозорила. Но весь этот позор на твою голову ляжет, и никто тебя не простит, даже родня твоя! Как ты посмела грязью царский дом замарать?!
Он тотчас послал за Виру, велел ему, чтобы тот сам рассчитался с виновными, пока Мубад их на месте не прикончил: пригрозил ослепить Вис, повесить няньку-сводню, а от Рамина отрекся, приказал изгнать его прочь из страны.
Вис от страха похолодела вся, но виду не показала, села на ложе и, сверкая очами, громко молвила:
— Могучий шах, нет нужды пугать меня карами жестокими, я признаю, что ты прав, а я виновата. Хочешь казнить меня — казни, хочешь ослепить — зови палача, можешь в темницу меня бросить, можешь на улицу раздетую выгнать: я тебе подчинюсь, но не откажусь от любви к Рамину. Мы с ним — одна душа, в нем вся жизнь моя, и пока я живу, буду его любить, ибо он один мне дороже Мерва и Махабада, матери и брата! Убей меня, коли пожелаешь, но знай, что я от своей любви не отступлюсь. Смерти я не боюсь, мучений не страшусь, разлучить нас никто на свете не может, кроме Творца небесного, а ты ведь не Он.
Виру, который слышал эти ее слова, ошеломлен был такою дерзостью. Он скорее схватил сестру за руку и потащил прочь, приговаривая:
— Ах, бесстыдница, ты весь наш род позором покрыла! Да как ты посмела пред очами царя, передо мной столь нагло в любви к Рамину признаваться?! Кто он такой, твой Рамин? Беспутный гуляка, повеса, у которого за душой ничего нет, кроме лютни разбитой и распутных стишков! Он только и знает, что пьянствует да со всяким сбродом якшается, он весь в долгах, готов последний кафтан за вино заложить! Не поддавайся наваждению бесовскому, не пятнай честь свою и мою! И пусть судьей тебе будет Господь и супруг твой.
А Вис в ответ только плакала и повторяла:
— Ты прав, брат мой, но я повержена в такое пламя, из которого нет спасения. Твои слова не помогут горю, не разомкнут оков страсти: даже если мне придется выбирать между раем и Рамином, я все равно выберу Рамина!
Послушал ее Виру и решил, что нечего зря перед нею бисер метать! Повернулся и пошел прочь, полный досады и гнева, возложив решение дел на Творца.
А шаханшах и вовсе от всяких решений устранился, с утра пораньше выехал на ристалище и как ни в чем не бывало начал игру в мяч: поделил всех витязей на две части, с одной стороны, вместе с ним, оказались Рамин, Рафод и другие, с другой — Виру, Шарвин и прочие. Полетел мяч, закружился, заскакали кони резвые, игроки свое искусство показать спешат… А Вис с дворцовой крыши на них смотрела и, хоть игра была славная, стало ей больно и тяжко, побледнели ланиты, задрожали слезы на ресницах. Кормилица принялась ее успокаивать:
— Чем ты недовольна, госпожа моя? Не ты ли владычица Ирана, государыня Турана? Не ты ли покорила красавца Рамина, не ты ли красотой на весь мир прославилась? Зачем же роптать на Бога, чего тебе еще желать? Благослови свою участь и наслаждайся жизнью, а мужа и брата не обижай.
— Перестань болтать попусту, — отвечала ей Вис. — Здоровому больного не понять, ты моих печалей не ведаешь. Пусть мой супруг — владыка над царями, но у него тяжелый и злобный нрав, он стар и суров без меры. От брата, как бы он ни был хорош, тоже мало проку, а мой прекрасный Рамин лишь на словах верен и предан, речи его медовые горьким колоквинтом* оборачиваются. Вот и получается, что ни в чем нет мне удачи: муж — злой тиран, возлюбленный — беспечный пустозвон, а счастья нет и в помине…