А когда присутствующие притомились от долгой обильной трапезы, веселье переместилось на свежий воздух: все вышли из дворца в сад, на улицу, и тут обнаружилось, что не только в царском дворце празднуют приход весны! Вся земля словно бы принарядилась и украсилась, всё вокруг расцвело, заиграло яркими красками, весь народ торжествовал и веселился — кто в саду, кто на лужайке, кто на берегу ручья или реки. И Мубад тоже решил продолжить свой праздник на лоне природы. Он облачился в подобающие одежды, сел на гороподобного слона (на спине слона, как полагалось, был установлен паланкин с царским троном, а золота и драгоценных каменьев на них столько, что только слон и может снести) и двинулся в степь, на приволье. А за ним поскакали удалые богатыри, гарцуя на своих породистых конях, зацокали копытами нарядные мулы, на которых под балдахинами восседали нежные красавицы, выглядывая из-за кисейных занавесок словно звезды из-за туч.
Надо сказать, что собрались к царю Мубаду знатные дамы, признанные красавицы со всей державы. Была там индийская царица Шахру из Махабада*, была Сарвазад из Азербайгана, Абнуш из Горгана, Динаргис и Зарингис — из Рея*, Абнахид и Абнар — из Исфахана, Голяб, Канаранг, Ясмин, — все приехали на праздник да на весеннюю красу полюбоваться. Статные, стройные, родовитые, белолицые и чернобровые, изящные и величавые, они выступали словно павы, словно благородные кипарисы, увенчанные светлыми лунами, закутанные в яркие шелка. Но лучше всех была Шахру — высокая, ясноликая, с цветущими ланитами и густыми кудрями, отливавшими серебром над белым, точно слоновая кость, челом. Глаза ее были исполнены живого огня, который, казалось, и обжигал и врачевал, рубиновые уста, сверкающие в улыбке жемчужные зубки приковывали к себе взоры, а речи, которые она вела, были сладостны, как сахар, благоуханны, как мед.
Царь Мубад не мог не заметить этой владычицы красавиц, станом и статью подобной стройному серебристому тополю, но наделенной еще и плавной походкой. Он отозвал ее, почтительно усадил перед собой, поднес букет пышных роз, засыпал ласковыми словами, похвалами, любезностями всякими, а потом молвил:
— О прекрасная, как было бы хорошо вместе с тобой жизнь вести! Будь моей женой или подругой любезной, а уж я тебя буду нежить и лелеять, у самого сердца держать. Все свое царство тебе вручу, буду тебе во всем покорен, как мне покорны все другие владыки, всех дороже ты мне станешь, самой любимой и желанной. Клянусь, коли ты днем и ночью пребудешь подле меня, ночь для меня ясным днем обернется, а день — светлым праздником.
Шахру выслушала Мубада с приветливой улыбкой и в ответ заговорила ласково и учтиво:
— О владыка мира, не страдай обо мне понапрасну! Не гожусь я тебе ни в супруги, ни в возлюбленные, ведь у меня уж дети взрослые — богатыри все, военачальники, правители, все отважные, славные, а красавцы — как на подбор. А самый знаменитый средь них — витязь Виру, могучий, точно слон. Жаль, конечно, что не видал ты меня, когда я молодой была, в расцвете красоты… Тогда я с кипарисом стройным станом соперничала, луну светлым ликом затмевала, из-за меня смута по всей земле пошла, ибо от одного моего взгляда властелин превращался в раба… Увы, миновало то время, отцвела моя весна, превратилась в осень — очи померкли, щеки поблекли, по черным кудрям камфара седины рассыпалась. Да ты и сам это увидишь, если приглядишься хорошенько, так что не горюй зря!
Подивился шах Мубад благоразумию Шахру, похвалил ее за откровенные речи, а потом сказал:
— Тогда обещай мне, если у тебя родится дочь, непременно выдать ее за меня!
— Лестные ты слова говоришь, о царь! Будь у меня дочь, я бы с радостью ее за тебя отдала, так я и сделаю, если еще родится у меня дочка, — отвечала Шахру.
На том они и порешили, скрепили свой договор рукопожатием, а того не заметили, что грех совершили: нерожденное дитя просватали.