— Дитя мое милое, перестань себя мучить, не терзайся понапрасну! Надобно о благом думать, что проку сражаться с судьбой? Не дано тебе ни горя побороть, ни счастьем овладеть — только и добьешься, что лик твой поблекнет, а плоть увянет. Коли мать отдала тебя в руки Мубада, значит, таков твой удел, отныне ты — супруга шаха, смирись с этим. Да и много ли ты потеряла? Разве не вознаградил тебя за это Господь сторицею? Ведь Бог одну дверь закрывает, а другую распахивает! Не будь же неблагодарной, покайся в грехе гордыни, пока не поздно. Послушай моего совета, останови этот плач, отбрось печаль, облачись в новый царственный наряд, золотым венцом, подвесками укрась светлое чело, взойди на престол как блистательная луна, чтобы все вокруг опьянели от твоей красоты словно от хмельного вина. Очаруй этих львов и барсов, обрати их в робких ланей, с надеждою взирающих на тебя. Ведь ты красива, молода и величава, как истая царица, чего еще желать?
И много подобных речей говорила кормилица, но Вис едва слушала ее, погруженная в свою обиду и горе. Она твердила в ответ:
— Не нужны мне царский венец и украшения! Зачем мне этот престол? И парча драгоценная для меня хуже дерюги, коли нет здесь моего любимого Виру. Окаянного Мубада я видеть не желаю, раз не вышло по-моему, не хочу вообще быть мужней женой, никого мне не надо!
Козни и ворожба кормилицы
Но всякой печали приходит конец, особенно печали молодой девицы в полном расцвете красоты. После долгих уговоров кормилицы Вис все-таки уступила, начала примерять привезенные ею наряды, позволила разубрать себя, украсить золотом и каменьями драгоценными и засияла так, что почти затмила само солнце. Но на душе у нее все еще лежала печать горя и она тихонько молвила кормилице:
— В сердце моем — живая рана, а на шаха я просто смотреть не могу, он мне противен. Он пока еще проявляет терпение и не настаивает на своих правах супружеских, но, верно, близок день, когда он захочет взойти на мое ложе. Клянусь, лучше мне смерть принять! К тому же, ты ведь помнишь, что мой отец погиб, надлежит мне год блюсти траур по нему, воздерживаться от близости с мужчиной, навряд ли Мубад захочет столько ждать. Помоги мне хоть в этом! Я знаю, тебе ведомы всякие заклинания, заколдуй же Мубада так, чтобы он лишился своей силы мужской на этот год. Тогда я и свой дочерний долг исполню и жизнь сохраню, а иначе прибегну к острому мечу, дабы он разрешил мои тяготы.
Кормилица от этих слов перепугалась, в глазах у нее потемнело и она воскликнула:
— Свет очей моих, даже думать не смей о такой страсти! Это мерзкий див толкает тебя на черное дело, смущает твою душу. Не поддавайся ему! Заклятья и ворожба — большой грех, но ради твоего спасения придется мне на него пойти.
Старуха взяла немного меди и бронзы, расплавила, отлила фигурки шаха и Вис, спаяла их воедино, а потом принялась нашептывать заклинания, чтобы пресечь для супругов возможность любовной близости. Наложила она железные оковы на мужскую силу Мубада, отныне, чтобы расколдовать его, должно будет эти оковы снять. Потом кормилица-ворожея вышла из ворот дворца и в укромном месте на речном берегу зарыла этот талисман глубоко в землю. Никто ее не видел, она возвратилась к Вис и обо всем ей доложила. Сказала так:
— Я твой приказ исполнила, но дело это нехорошее. Ты должна обещать мне, что станешь вести себя с мужем добрей, мягче, а через тридцать дней поглядим: может быть, злоба уйдет из твоего сердца. Ведь целый год так поститься — противно естеству, ни к чему это. Как только душа твоя обратится к супругу, я тотчас извлеку талисман из тайника, раскую цепи, и свеча мужества возгорится вновь, а я направлю вас обоих на путь любви и согласия.
Но колдовство — дело черное, грешное, небеса его не одобряют. И вскоре после того надвинулись на Мерв темные тучи, пролился дождь, да такой сильный, что река вышла из берегов, полгорода затопила, а тот бережок, где нянька талисман закопала, потоком размыло, унесло фигурки заговоренные неведомо куда. Так и получилось, что царь Мубад вокруг молодой жены ходит, на нее глядит, а сделать ничего не способен, потому как сила его мужская навсегда скована, заколдована.
А тем временем дела Рамина, влюбившегося в Вис, тоже шли все хуже и хуже, казалось, счастье его покинуло. Он стал сторониться людей, прятался по углам укромным, чтобы поплакать в одиночестве. Ночи он проводил не в мягкой постели, а под накрытым небом — всю ночь напролет звезды считал, а днем и вовсе не знал покоя, убегал от любого встречного словно пугливый онагр или архар. Так глубоко в сердце его запечатлелся стан возлюбленной, что он молитвенно опускался на колени пред каждым кипарисом, затем спешил к пышным садовым розам и орошал их слезами, вспоминая о розовых ланитах Вис. Каждое утро собирал он душистые темные фиалки и прижимал их к сердцу, мечтая о ее черных кудрях. Он отказался от вина, ибо боялся, что во хмелю совсем потеряет власть над собой. Неизменным другом и спутником его стала лютня, а постоянным собеседником — флейта, он то и дело заводил печальные песни и разражался горестными жалобами на жестокую разлуку с любимой. Из его груди исторгались столь тяжкие вздохи, что казалось, будто в разгар весны подул ледяной зимний ветер. Такие пронзительные стенания рвались с его уст, что соловьи в беспамятстве падали с веток — прямо в поток его кровавых слез, разлившийся озером по земле.