Когда был взят в плен тяжело раненный командир танкового батальона майор Шульц, его с трудом сдерживали санитары. Боясь, что ему ампутируют раненую ногу, майор оказывал сопротивление: кусался, визжал, пытался спрыгнуть с кровати. Затем успокоился и стал лебезить: целовать руки врача, строить глупые улыбки. Советские медики спасли ногу пленному, извлекли пулю из брюшной полости. Когда пленного везли из операционной, он бредил, что-то вскрикивал, так и не узнав, что у хирурга, делавшего операцию, в первый день войны погибла вся семья.
В освобожденной Томаровке налаживалась новая жизнь, а наши войска рвались вперед. Особенно успешно наступали танкисты генерала Катукова. Обойдя сильные опорные пункты гитлеровцев, они ворвались в Богодухов. Танкисты генерала Ротмистрова к исходу дня овладели городом Золочев.
7
Взятие Томаровки означало не только освобождение еще одного населенного пункта. Успешные бои позволили окружить огромную группировку врага, отсечь ей пути отхода. Более того, наши войска изолировали другую не менее грозную фашистскую группировку, окопавшуюся в Борисовке. Советское командование понимало, что единственное спасение окруженных — объединение. Не дать им этого сделать, расколотить по частям — вот к чему стремились бойцы Родимцева. Гитлеровские генералы, потерпевшие поражение под Томаровкой, тоже хорошо понимали, какая трагедия грозит им. Чтобы избежать новых неудач, недобитые фашистские части, бросив раненых, технику и вооружение, с боями начали отходить на Борисовку.
Уничтожить эту группировку советское командование поручило двум гвардейским стрелковым корпусам, которыми командовали генералы Родимцев и Чистяков.
Чтобы быть ближе к дивизиям и иметь с ними более тесную связь, Родимцев переместил свой штаб в небольшой населенный пункт Поддубный, а наблюдательный пункт оборудовал в трехстах метрах от передовой линии.
Борисовку, этот большой населенный пункт, и урочище Заповедник, где была сосредоточена основная группировка противника, гвардейцы разбили на квадраты, по которым артиллеристы приготовились нанести мощный удар.
Родимцев по опыту предыдущих боев предполагал, как всегда, начать атаку на рассвете. Но на этот раз его план не утвердили. Беспокоившийся за операцию командарм Жадов опасался, что гитлеровцы уже привыкли к «родимцевскому расписанию» и сумеют приготовиться к отражению. Родимцев начал было доказывать преимущества его плана, но командарм в дискуссию не вступил. Он твердо приказал начать боевые действия в два часа ночи и к утру очистить Борисовку. Задача была трудная, ответственная, но вполне посильная для гвардейцев корпуса.
Было тут только одно «но».
Плана Борисовки — где какая улица, переулок, площадь — у Родимцева не было. Не оказалось в дивизиях и людей, знающих населенный пункт. А ведь действовать предстояло ночью, можно сказать, на ощупь. Поди разберись, где здесь свои, где чужие.
Чтобы избежать лишних жертв, командир корпуса приказал подобрать для каждой дивизии по нескольку проводников из местных жителей, хорошо знающих Борисовку. С каждым из них он пожелал встретиться лично.
На следующий день вечером на командный пункт корпуса привели десять крестьян.
Родимцев подошел к двум бородатым старикам, каждому из которых явно перевалило за семьдесят. Деды держались прямо, щупленький мужичок с рыжей бородкой попытался даже встать по стойке «смирно».
— Дедок, как ты здесь очутился? — Родимцев все еще никак не мог смириться с мыслью, что ему придется посылать престарелых людей в самое пекло.
— Всякая сосна своему лесу весть подает, — мудрствовал в ответ старик. — Ты не гляди, что жизнь нас подсушила да согнула в спинушке, вообще-то мы дюжие.
А боец-балагур в тон старику пошутил:
— Бой вести, дед, — не бородой трясти.
И смех, на минуту растревоживший тишину, заставил улыбнуться и Родимцева, и старцев.
— А ты, желторотик, бороду вначале такую отрасти, а затем поучай, — незлобно огрызнулся старик.
— Может быть, отцы, — обратился к проводникам Родимцев, — останетесь все же здесь? Тяжело будет. А освободим Борисовку, тогда милости просим.
— Нет, сынок, — в один голос заговорили деды, — для нас такое твое слово — большое оскорбление. Мы с немчурой еще в девятьсот четырнадцатом воевали. Да где? У черта на куличках, далеко от дома. А за что и за кого кровушку проливали — сам бог не ведал. И выдюжили. А теперь вместе с сынами и внучатами против супостата идти за родное село нам раз плюнуть.