— Нет! Днем кататься нельзя. Увидят фрицы — бомбу бросят, лошадь могут убить, а я их очень люблю.
— Это когда же ты их полюбила? — спросил Родимцев.
— Когда папа служил пограничником. Он всегда от заставы до заставы ездил на лошади.
Соскучившись за долгие месяцы войны по детям, Родимцев с упоением, по-отцовски беседовал с девчатами, словно с родными дочурками.
Хозяйка пригласила позавтракать в сад. До чего же вкусной показалась генералу вареная картошка, свежие с солью огурчики. На сколоченный под яблоней деревянный стол адъютант поставил невесть откуда добытую бутылку вина. Подошли Самчук, офицеры штаба. Пока суть да дело, вспомнили родных, отведали по чарке и, подбрасывая с ладони на ладонь горячую картошку, с аппетитом принялись за трапезу. Девочки, устроившись рядом, похихикивали над тем, как ловко военные дяди уплетают картошку.
— Ага, дядя Саша, — послышался хвастливый голосок Вари, — а мы с Дашей уже катались на Буяне. Я сидела верхом, а дядя солдат Леша водил Буяна за веревочку.
— Ну и как, не упала?
— Нет, я могу даже, чтобы меня не держали.
— Молодец! Будешь хорошей наездницей, — потрепал генерал ее за пухлую щечку.
Повар Виктор принес разогретую тушенку, от которой шел ароматный пар. Генерал потянулся к котелку и вдруг услышал нарастающий шум в небе.
— В воздухе «мессеры»! — крикнул Самчук.
— Целая туча, — всплеснула руками хозяйка.
— Шайтан с ними, пусть летают, — не веря еще в опасность, махнул рукой Родимцев.
— «Воздух»! — крикнул подбежавший адъютант. — Ведущий пикирует на хату.
Он был хладнокровен, адъютант Шевченко, но опыт подсказывал: надо спасать генерала, хозяйку с девочками, всех, кто в саду. По его приказу коновод Леня Федорченко подхватил девочек и вместе с матерью мгновенно укрыл их в одной из ближайших траншей.
Родимцев поднял голову, собираясь сказать что-то соленое в адрес фашистских летчиков, и увидел, как от черного чрева бомбардировщика отделились бомбы. Вначале показались черными горошинами, через секунду какими-то сплющенными арбузами, издающими визг, леденящий душу. Адъютант подхватил генерала и буквально втолкнул в свежевырытый окоп. Туда же плюхнулся Самчук. И вовремя. Раздался один, второй, потом третий оглушительные взрывы. Дрогнула земля. Шум, звон, треск. В шатающейся полутьме закачались яблони. Еще взрыв, и снова ненадежное убежище заплясало, заходило ходуном.
И вдруг стало так тихо, как только бывает после бомбежки. Лишь гул удаляющихся самолетов на низкой ноте висел в зловещей тишине. Все уже пришли в себя, а генерал озабоченно молчал, пытаясь осмыслить случившееся. Его мучил вопрос: откуда противник узнал расположение только что развернутого командного пункта? А то, что узнал, сомневаться не приходилось. Здесь что-то не так…
— Вот подлецы, на второй заход идут, — послышался голос адъютанта.
— Будем надеяться, на последний, — пробасил в ответ Самчук.
На этот раз фашистские стервятники были встречены огнем наших зенитчиков. Ударили счетверенные пулеметы, захлопали зенитные орудия. Лоскут голубого неба, висевший над входом в блиндаж, прочертила черная полоса: один гитлеровский «ас» отвоевался.
Но вот опять земля под ногами качнулась, взрывная волна бросила укрывшихся в траншее на стенку, рухнула крыша дома. Пыль, дым, гарь наполнили траншею. Стало трудно дышать, резало глаза.
Наконец немцы улетели. Все выскочили из убежища. Генерала продолжал мучить вопрос, что произошло со штабом, с офицерами штаба, связистами, с хозяйкой и ее девочками? Все ли живы? Скорее к ним. Пробежав метров двадцать, Родимцев увидел коня Буяна, на котором недавно катались дочки хозяйки. Конь, бедолага, лежа на боку, судорожно бил ногами, а из головы хлестала кровь. Рядом с ним распластался обгорелый коновод Леня Федорченко. В руках его запуталась уздечка: видимо, хотел освободить лошадь от привязи.
Адъютант взял руку коновода:
— Пульса нет. — Он снял дрожащей рукой фуражку. Та не удержалась, выпала из рук, покатилась по земле.
— Ты чего, возьми себя в руки, — одернул Родимцев.
Шевченко молча показывал взглядом за спину генерала. Родимцев обернулся. От дома шла хозяйка дома, бережно неся на руках всю в крови свою Варюху. Голос матери, хриплый и безумный, еще долго стоял в ушах генерала.
А вокруг все было изрыто бомбами. Казалось, на хуторе не осталось камня на камне. Из-за угла избы, отряхиваясь от пыли, вышел Самчук. Увидев Родимцева, поспешил навстречу. Вид у него был такой, будто он лично виноват в случившемся. Стараясь быть спокойным, доложил: