В Главном управлении разговор был коротким. Седеющий полковник, коротко справившись о здоровье, ознакомил с приказом, который гласил, что генерал-майор Родимцев назначался командиром 32-го корпуса, входящего в состав шестьдесят шестой армии.
Родимцев внимательно прочитал приказ, встал со стула, четко ответил: «Есть принять корпус», но уходить не торопился. Полковник по-своему расценил эту паузу: «Вам разрешен отпуск — десять дней». Но, видно, генерала мучил какой-то другой вопрос. Он понимал, что задавать его здесь неуместно, не положено, но не удержался.
— Скажите, кто примет мою тринадцатую?
— У вас остается — она входит в состав тридцать второго корпуса.
Всегда выдержанный, владеющий своими чувствами, умеющий не выражать вслух бурную радость, не показывать при всех большую горечь, Родимцев на этот раз не удержался:
— Вот за это спасибо. — Улыбка слегка тронула его обветренное, похудевшее лицо.
Как пролетели десять московских дней, Родимцев не заметил. Были и радостный смех, и слезы счастья, щебетанье дочерей и посещение гостей, безостановочные вопросы соседей по дому и курьезные встречи с незнакомыми в городе. Уже возвращаясь на фронт, в самолете он вспомнил, как с женой и ее подругой слушал оперу в Большом театре, как возвращался в метро домой и… поцелуй незнакомой женщины.
В тот вечер, выйдя из театра с женой и ее подругой Дусей, они едва поспели на последний поезд метро. Народу было мало. И их небольшая компания, а особенно генеральская форма привлекли внимание малочисленных пассажиров. Напротив в рабочей одежде сидели несколько женщин, видно возвращавшихся с вечерней смены. Родимцев обратил внимание, что каждая держала в руках сетку с продуктами. И что-то веселое потерялось у Родимцева. Словно он не был в Большом театре, не гулял по Кропоткинскому переулку. Жена толкала его в бок, а он молчал. Нет, по лицу никто, никогда не догадался бы сейчас, радуется он или горюет. Спокоен. И только тот, кто знал его хорошо, увидел бы, как дернулось правое веко, сжался рыжеватый кулак да глаза прищурились. А так с виду — человек без нервов.
Слушал, хотел узнать, о чем шепчутся молодые женщины. Не из простого любопытства. Он чувствовал, что это ему косточки перебирают.
— Ишь, лампасы получил и по театрам шастает, да не с одной, а с двумя. В тылу окопался, хотя и моська тощая, — громко шептала молодая в шерстяном платке и в синем ватнике, перепоясанном армейским ремнем.
— Да будет тебе, Шура, после Сталинграда в Москве поболее стало военных. Кто за назначением, а может быть, и отпуск какой начали им давать. Ведь люди же они — не железо, надо и отдохнуть.
— Ослепла ты, Прасковья, этот-то генерал и молод слишком для фронта, и весел, как в кино. Посидел бы, как Родимцев, шесть месяцев в Сталинграде, тогда бы я посмотрела, как он хихикал бы тут в метро, — сказала она уже так громко, что не только давно прислушивавшийся к их разговору Родимцев, но и его жена, и ее подруга услышали этот разговор.
— А вы что, знаете Родимцева? — подошла к женщинам рассерженная Дуся.
— Его все знают, радио надо слушать, газеты читать, а бог даст — познакомлюсь.
Родимцев ожидал, что смутит молодую женщину, когда вопреки своим правилам и характеру заставил себя подойти к спорящим пассажиркам метро.
— Я и есть Родимцев.
— Сейчас все захотят себя представлять Родимцевым, — не смутившись, отмахнулась молодуха.
— Но он и есть Саша Родимцев, мой муж, — растерянно подтвердила Катерина.
— Вам что, девчата, документы показывать или милиционера звать, чтобы подтвердил, — уже спокойнее продолжала Дуся.
— А вы нас не разыгрываете? — уже не так уверенно вопрошала Шура.
— Честное гвардейское, я — Родимцев, — полушутя-полусерьезно подытожил эту неожиданную беседу комкор 32-го.
И не успел генерал закончить свою фразу, как молодая женщина в синем ватнике, подпоясанном армейским ремнем, обняла его и на мгновение прижалась к щеке.
— Извините, если вы на самом деле Родимцев, то от всех нас, молодых, пожилых, старых, от детей, которые растут, от детей, которые родятся, российское спасибо, что отстояли, в кабалу чужеземцу не дали, храни вас господь.
Улыбаясь, вспоминал эту мимолетную встречу генерал. Ему понравилась та молодая женщина. Ведь и лет-то ей мало, а вера какая! Он помнил ее слова: «От детей, которые растут, от детей, которые родятся». Значит, верит русский народ в своих ратников, знает, что не посрамят землю свою, не погубят ростки жизни. Вот только откуда у такой молодой «господь» с языка выскочил? Видать, старухи всегда около, — засыпая, подумал Родимцев.