Родимцев подробно расспрашивал о прошедшем бое, справлялся о каждом батальоне, о людях, которых он лично знал с первых дней войны. И комдив, и начальник штаба, и комиссар подробно ему рассказывали. Особенно детально они описывали действия гвардейцев батальона капитана Мощенко, на позиции которого одновременно пошло двадцать пять бронированных танков.
— Не сдрейфили ребята?
— Да нет, молодцы, все только уставы и нормы нарушали.
— Это почему же?
— Фрицы заставляли.
Оказывается, когда танковая армада двинулась на позиции, бронебойщик Максимов, в нарушение всех норм, подпустил врага на несколько десятков метров. До боли сжимал тяжелый приклад ружья бронебойки, выбирая подходящий момент, и когда почувствовал смрадное дыхание ползущей машины, аккуратно нажал на курок. Выстрела Максимов не расслышал, а только увидел, как, словно наткнувшись на непредвиденную преграду, танк остановился. Увидел он и то, что второй «тигр» отвернул в сторону и стал обходить его с фланга. Деловито, словно перетаскивая бревно, Максимов развернулся с ружьем и стал поджидать, когда тот подставит бок. И дождался: метким выстрелом остановил вторую машину. Остальные развернулись и пошли на соседний участок, туда, где оборону держали гвардейцы лейтенанта Самохина.
«Теперь можно и передохнуть, — решил бронебойщик. — А тех Самохин наверняка хлопнет». Максимов представил себе, как не по возрасту серьезный лейтенант привычно поправит каску, расстегнет воротничок гимнастерки, хитровато прищурит голубые глаза и… Вскоре со стороны лейтенанта послышались приглушенные хлопки. «Раз, два, три… — сосчитал Максимов хлопки бронебойки и количество «тигров», что так и не смогли дойти до лейтенанта.
— Так кто же больше отличился? — спросил Родимцев.
— Да все отличились, — вместо комиссара ответил комдив Бакланов. — Это мы для примера двоих назвали. А вообще-то все долбили немца прилично.
По докладам командиров, дивизия за один день вывела из строя шестнадцать танков, около тысячи фашистских бандитов.
— Ну, молодцы, порадовали, — подытожил короткую встречу Родимцев. — Но не зазнавайтесь, дел впереди еще с три короба.
В штаб корпуса Родимцев вернулся поздно вечером. Пока он отсутствовал, дел накопилось предостаточно: телефонограммы, боевые распоряжения, донесения разведки. Звонили из дивизий, из штаба армии. Пересиливая наваливающийся сон, слушал генерал последние сообщения и уже прикидывал в голове, как воевать завтра. Он был уверен, что немцы не смирятся с поражением и снова полезут напролом. Ведь у фашистских генералов отборные танковые части, и хотя за последние трое суток корпус с боями продвинулся на два с лишним километра, обстановка была крайне неясная и запутанная. Из одной дивизии докладывали, что захватили господствующую высоту, а из другой сообщали, что вражеские танки вышли на наши тылы. Генерал чувствовал, что боевые действия велись неорганизованно и носили очаговый характер. Беспокоило генерала и то, что его дивизии неточно выполняют приказы. Всем им необходимо было держать железную оборону, а они то и дело переходили в контрнаступления.
И когда рано утром в штабе появился командующий армией Жадов, Родимцев понял, что это неспроста.
— Наступление, значит? — строго посматривая из-под кустистых бровей спросил командарм.
— Да, где немец слабинку дает, там мы его и поджимаем, — генерал почувствовал, что командарм недоволен такой самодеятельностью гвардейцев. Но почему? Ведь наступающих всегда хвалили. Очевидно, что в вышестоящих штабах задумано что-то особенное, а он не знает. Конечно, не мог он, командир корпуса, знать стратегического плана советского Верховного командования. И уж, естественно, незнаком был с секретной радиограммой, в которой Константинов докладывал Васильеву, что «переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным. Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, перейдем по всему фронту в наступление и окончательно добьем основную группировку противника». Тем более не знал Родимцев, что псевдоним Константинов принадлежит маршалу Жукову, а Васильев — Верховному Главнокомандующему Сталину.
— Потом будете дожимать, — не приняв шутку Родимцева, строго ответил командарм. — Никакой самодеятельности. Приказываю перейти к упорной обороне на всех занимаемых рубежах. Ваша задача — не допустить прорыва танков и пехоты. Если хоть один танк прорвется на Обоянь, будете отвечать лично. Повторяю — лично.