5
Żal, żal za dziewczyną, Za zieloną Ukrainą, Żal, żal serce płacze, Już jej więcej nie zobaczę.
- Я думала, пан и глаз не откроет, и в небо не глянет, - услышал он над собой голос, который только что пел. Он сперва думал, что это сестра поет, потом понял: нет, не сестра. У Юлии голос был сильнее, глубже. Этот звучал тонко, с надрывом. Будто не голос вел песню, а песня вела голос. Потом размежил веки и тут же прикрыл их, но так, чтобы сквозь ресницы пробивался свет. - Словно бы здесь можно увидеть небо, - шепнул Адам, чувствуя, что уж его-то голос точно ему не принадлежит. Закашлялся и тут же задохнулся. Вот теперь его опалила боль, которой не было, которой все это время не чувствовал. Все было больно. Голова, шея, руки, спина, ноги. Горела кожа, и сам он как будто вышел из пламени. - Небо везде увидеть можно. В ответ он глухо застонал. Никакого неба он не хотел. В следующее мгновение у его губ была чашка с водой. - Помаленьку, пане, помаленьку, - шептала женщина, покуда он пил. Да он и не мог бы залпом - каждое движение, даже при глотании, причиняло все ту же жаркую боль. Когда напился, убрал голову назад, на тюфяк. Утирать губы от воды сил уже не было. - Как тебя зовут? - глупо спросил он. - Эла. Эла, вдова рыбака Миежко Вуйцика. - Как умер твой муж? - Утонул в реке. Потом Адам уснул. И, кажется, спал очень долго. Теперь уже именно спал, а не бродил внутри самого себя, где было черно и вязко. Проснулся на другой только день, поражаясь тому, как стало тихо. Никаких голосов, никакого шума орудий. Даже не пел никто. Думать он не мог, думать было страшно, иначе стал бы спрашивать себя самого, как оказался здесь. Но мысли стали наслаиваться сами. Он точно помнил, что должен был умереть. Когда это было - день назад? Месяц назад? Цель его жизни была в том, чтобы принять смерть. За то, чтобы все было не зря. Потом он стал спрашивать Элу, где теперь поляки? Где теперь русские? Что теперь в Варшаве? Глупая женщина не знала ничего или не желала знать. День за днем она промывала его рану, перевязывала ее, носила ему рыбный бульон, извиняясь за то, что ничего другого у нее теперь нет. Она снова опускала глаза, и ему делалось неловко при мысли, что именно она выхаживает его. В какой-то из дней он проснулся от едкого запаха дыма, сменившего теперь уже привычный сладковатый запах смерти, доносившийся с побоища и забивавший речной воздух. Ему отчего-то казалось, что от этого он скорее задохнется, чем от разлагавшихся трупов у реки. Он силился встать, но это казалось слишком сложным в его нынешнем состоянии. Рука не слушалась совсем, причиняя только боль. Она влетела к нему оживленная и непривычно радостная, прижимавшая край передника к носу. Он поразился на мгновение цвету ее глаз - оказалось, не такие уж те и черные. В них играли оттенки коричневого, золотистого и даже зеленого. Волосы ее были убраны в платок, и она казалась еще сильнее похудевшей. - Мужичье из города согнали, - выдохнула Эла. - Убитых жгут. - А раненых? - Кого-то везут в повозках. Да разве всех разберешь? Река в город течет, мертвыми отравлена. Вот и жгут, хоть шевелятся, хоть нет. - Ты как меня нашла? - спросил он. Впервые. Они не заговаривали о том, прежнем. Все было очень просто. Она лечила его. А он будто не лежал в той самой лодке, в которой они соединились целую жизнь назад. Или тысячи жизней, сжигаемых теперь у реки. - Офицер принес. Здесь оставил, - она присела рядом и вгляделась в его лицо - она очень редко так открыто смотрела на него. А потом, будто решившись, вздохнула и сказала: - Сюда кто угодно прийти может. Не запрешь. Покуда дым, и не видно ничего, лучше бы в хату перейти. Вам удобней станет. И мне ходить за вами, пане, полегче. Уверенный в том, что даже не поднимется из лодки, Адам преодолел, опираясь на тонкую женскую спину, расстояние в сто пятьдесят саженей, и едва не упал на крыльце. Она удержала его, она почти взвалила его на себя. Вместе они вошли в комнатку. И, оказавшись в постели, он снова заснул, проспав больше суток. Запах дыма окутал его всего, и представлялось ему, что в этом самом дыму на страшном пламени сгорает он сам. Пока он спал, Эла промывала его рану на плече, из которой стала сочиться кровь. А потом снова варила даже ей самой опротивевшую уху. И думала, что едва станет легче, пойдет в город - коровы у нее теперь не было. Корову увели жолнеры при отступлении. А молоко панычу полезно.