С тех пор стоило кому-нибудь упомянуть о служебных разрядах, как Чжуан Чжуна просто невозможно было остановить. Он разражался длинной речью о допущенной к нему величайшей несправедливости, рассказывал об одном человеке, который вместе с ним участвовал в южном походе, а сейчас уже имеет четырнадцатый разряд и послан за границу в ранге первого секретаря посольства. Другой человек, как и он, освобождал Ханьян, сразу получил шестнадцатый разряд и давно является уездным начальником. Третий имеет пятнадцатый разряд, хотя «в школе я был старше его на несколько классов!». И так далее, в таком же духе.
Третья трудность, мучившая Чжуан Чжуна, касалась его социального положения. Он обнаружил, что несколько человек в их провинции, занимавшихся литературным трудом, были членами Союза китайских писателей и имели великолепные удостоверения, обтянутые коричневой кожей с золотыми иероглифами. Чжуан не имел такого, а ведь он еще в школе был одним из организаторов литературного кружка и опубликовал первые очерки и рассказ накануне революции. Разве мог такой талантливый молодой человек оставаться безвестным? То, что Союз писателей еще не принял его в свои ряды, свидетельствовало лишь о недопустимом презрении Союза к простым людям, и терпеть это больше было нельзя. В момент наивысшего возмущения Чжуан Чжун сам составил необходимую бумагу, подписался на ней за своего начальника и, когда заведующий канцелярией отлучился в туалет, пришлепнул к бумаге официальную печать. Это была рекомендация Чжуану в Союз писателей, а если возможно, то и в члены правления. В противном случае, говорилось в ней, Союзу будет трудно поддерживать международные связи и это плохо отразится на авторитете китайской литературы в глазах мировой общественности.
К сожалению, Союз писателей оказался в высшей степени бюрократической организацией. Он долго не отвечал на письмо, а потом, приняв очередную партию литераторов, прислал Чжуан Чжуну отказ, причем на работу, да еще с приложением его письма. Начальник Чжуана в ярости заявил, что это не его подпись, и с тех пор несчастный Чжуан навсегда потерял надежду вступить в Союз. Вспоминая об этой эпопее, он каждый раз оскорбленно восклицал: «Подумаешь, Союз писателей! Как будто я не могу быть крупным писателем и без членства в Союзе!» Конечно, Союз китайских писателей совершил большую ошибку, не приняв его, но Чжуану от этого не стало легче.
Все названные мною трудности омрачали жизнь Чжуана. Как писал в своих стихах Ли Бо, «когда рассекаешь воду мечом, // вода продолжает течь.// Когда поднимаешь чару с вином,// вино не рассеет грусть»[1].
И судьба Чжуана подтверждает его правоту. Однажды он выпил лишнего и начал кричать на всю улицу: «Мать вашу... Я почти старый кадровый работник, почти служащий семнадцатого разряда, почти член Союза писателей, а вы...» Слюна дождем брызгала из его рта. Шатаясь, он брел к дому и непрестанно повторял одно и то же, а наутро, протрезвев, обнаружил на своих воротах написанные углем «три с минусом», то есть «три с натяжкой».
Когда Чжуан разглядел эту цифру, он, глубоко оскорбленный, вернулся к себе в комнату, взял ручку и еще раз переписал некогда записанные им слова Ницше: «Я научу вас уважать сверхчеловека! Это море, которое поглотит все исходящие от вас унижения».
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Всего одна фотография показывает, каким стойким и несгибаемым должен быть настоящий герой
От ветров и дождей оскорбительная формула на воротах скоро стерлась, но беспощадные людские языки продолжали работать. Наш крупный писатель постоянно слышал за спиной все те же крайне нелестные для него слова. Особенно неприятным было то, что когда его представляли незнакомым лицам как писателя, эти люДи не выражали к нему ни малейшего почтения. Напротив, в их взглядах читались холодность и недоумение, означавшие примерно следующее: «Писатель? А какие произведения он написал?» Они, казалось, не знали, что Чжуан был одним из организаторов школьного литературного кружка, еще до революции написал свои первые рассказ и очерк, а о его последующих, центральных произведениях тоже не имели понятия. Конечно, он мог только посмеяться над этими убогими людьми, их мнение совершенно его не интересовало, и все-таки обидно без конца слышать оскорбительные слова. Когда люди молчали, он по выражению их лиц чувствовал, что оскорбление только что прозвучало. Чжуан успокаивал себя изречением Ницше, но все же трудно существовать среди унижений. «Раз здесь меня не понимают, найдется место, где меня оценят»,— думал он, и будущие успехи дружно подмигивали ему, как бесчисленные звезды летней ночью. Решив снова «забить в гонги и барабаны», он перебрался в другую провинцию.