На седьмой день по отплытии из Мапири мы спокойно подплывали к порту Рурренабаке. «Порт» был всего-навсего берегом, сплошь покрытым грязью и усеянным перевернутыми бальсами и отбросами, в которых копошились и непрестанно ссорились между собой грифы. Сзади виднелась группа грубо сработанных лачуг, стены их были сделаны из расщепленного бамбука, а крыши из пальмовых листьев; хижины теснились вокруг поросшей травой площадки у подножия высокого горного кряжа. На картах название этого места выделялось заглавными буквами, и я питал надежду, что увижу по меньшей мере капитальные строения, а тут передо мной оказалось убогое поселение, в котором едва ли могут жить белые. Я был крайне разочарован и начинал осознавать, насколько примитивен этот речной край. Но мне еще предстояло понять, что после нескольких месяцев, проведенных в диких местах, даже Рурренабаке может показаться столицей!
Мое настроение улучшилось после очень вкусного завтрака, поданного в необставленной хижине, именовавшейся гостиницей, а после встречи с несколькими местными жителями я начал смотреть на это место и не так безнадежно. В городке находился отряд боливийской пехоты с двумя-тремя офицерами, которые оказались чудесными малыми. Их начальник, тоже очень неплохой человек, полковник Рамальес был губернатором провинции Бени. Еще тут жили два английских коммерсанта — спрос на каучук был высок — и три американца, двое из них прожившиеся старатели, а третий — известный техасский бандит, который укрывался здесь от остального мира, где его усиленно разыскивала полиция. Остальную часть населения составляли разные таможенные чиновники и небольшое количество индейцев. Большинство жителей страдало тем или иным недугом из множества болезней, обычных во внутренних районах страны: таких, как бери-бери, эспундиа или малярия, — причем страдало соразмерно тому, насколько пьянство и другие пороки подорвали здоровье.
Полковник Рамальес по случаю нашего прибытия дал банкет. Я ответил тем же. Шампанское по баснословной цене лилось, как вода! В продуктах недостатка не было. Мясо было в изобилии, так как крупный скотоводческий район находился совсем рядом. Кроме того, как раз накануне большое стадо пекари переплыло через реку, спасаясь от преследующих их голодных ягуаров. Весь городок вооружился винтовками и ножами, и было убито около восьмидесяти этих странного вида, похожих на свиней животных.
На равнинах, где пасется скот, ягуары весьма распространены, и их зачастую не стреляют, а ловят с лошади при помощи лассо — это здесь любимый вид развлечения. Связанного ягуара ведут между собой два человека. Для такой охоты нужны хорошие лошади и незаурядное искусство в обращении с лассо, и в этом случае охота вовсе не так опасна, как кажется.
Ягуары иногда приручаются, если их поймали еще детенышами, и становятся совершенно безопасными домашними животными. В Рейсе, в нескольких лигах от Рурренабаке, проживал некий шутник, державший у себя большого ягуара, которому он разрешал разгуливать по дому, словно комнатной собаке. Наибольшее удовольствие доставляло ему брать своего любимца на прогулку по дороге в Рурренабаке. Здесь он дожидался путешественника, едущего верхом на муле; по его знаку ягуар выпрыгивал из кустов, и мул удирал со всех ног, сбрасывая седока. Легко представить себе ужас путника, оказавшегося лицом к лицу с ягуаром!
Мулы боятся ягуаров больше всего на свете; говорят, что лапа только что убитого ягуара, положенная в переметную суму, лучше всякой шпоры ускорит шаг упрямого животного.
Глава 5
Каучуковый бум
Я хандрил и очень тосковал по дому. Надо же быть таким ослом — променять уютный остров Спайк на жизнь, по сравнению с которой — я уже начал понимать это — Рурренабаке могла показаться раем. Платили мне как будто неплохо, но это была иллюзия.
В Боливии я жил ничуть не лучше, чем в Англии, служа майором в артиллерийских частях, а может, и чуть хуже — ведь там мне ничего не приходилось платить за казенную квартиру. Соглашаясь на эту работу, я не представлял себе даже тех затруднений, с которыми был связан перевод моего жалованья в мой банк в Лондоне.
Не раз меня подмывало отказаться от службы в Боливии и вернуться домой. Надежда выписать жену и семью в Ла-Пас лопнула. Об этом нечего было и думать. Я не только не мог купить дом — это было почти невозможно, — но и не мог снять квартиру из-за дороговизны. В то время Ла-Пас был мало подходящим местом для европейской женщины, которой во всем пришлось бы полагаться только на свои силы; к тому же и питание для детей было бы неподходящим. Существенным недостатком была также высота этого места над уровнем моря.
Даже при благоприятных условиях от Ла-Паса до Рурренабаке было две недели пути, а Риберальта, где мне предстояло проводить большую часть времени, была еще в трех неделях пути вниз по реке. Регулярного сообщения между этими пунктами не было. Если вам надо было куда-нибудь попасть, вы должны были ждать оказии, зачастую сидеть неделями в какой-нибудь дыре, пока не подвернется кальяпо, плывущий в нужном вам направлении. Попасть из Мапири на Альтиплано можно было лишь при условии, что вы достанете мулов.
Реки боливийской Монтаньи, как называется лесной район, по существу были более отдалены от Ла-Паса, чем Англия. Здесь мы оказались совершенно отрезанными от мира, и в перспективе у нас были три года труднейшей и опаснейшей работы, которые начинались с момента прибытия на Бени… Ни малейшей возможности поехать в места с более благоприятным климатом для отдыха и восстановления сил… И я сам обрек себя на такую жизнь!