Наутро я проснулся с ломотой во всем теле, но тут УЛО забыл об этом, лишь только подошел к окну спальни и с наслаждением глотнул восхитительного горного воздуха. После настоящего завтрака, а не обычных булочек и кофе, которыми он заменяется в здешних краях, мы привели в порядок наш багаж и позаботились о животных. Потом Шульц взял нас с собой на пикник, устроенный в его владениях у реки, тысячью футами ниже. Мы искупались в реке и были удивлены тем, что вода оказалась не так уж невыносимо холодной, хотя река брала начало в снегах всего в восьми милях отсюда. Потом мы всей компанией, включавшей нескольких дам и местных воротил, расселись на лужайке, сплошь усеянной цветами, и принялись за трапезу, которая могла бы удивить даже самого мистера Пикквика своим изобилием и разнообразием.
Сората - важный центр производства чалоны - баранины, зажаренной сразу же после убоя животного и высушенной на горячем солнце в разреженной атмосфере на высоте 15 000 футов. Приготовленное таким образом мясо сохраняется долгое время даже в жарких лесных районах. Спеша отведать этого яства, мы съели еще не вполне готовый кусок мяса, и нам стало не на шутку плохо.
Здесь, как и повсюду на Альтиплано, растет разновидность мелкого и твердого картофеля, высушенные и намороженные клубни которого называются чунью и составляют неотъемлемую часть питания жителей гор.
На другой день мы попрощались с Шульцем и приветливыми обитателями этого городка и по крутой тропе двинулись к перевалу, лежащему на высоте 17 300 футов над уровнем моря. За два часа мы прошли всего четыре мили, поднявшись на 6000 футов. Мулы с трудом проходили не более десяти ярдов за раз и останавливались, едва переводя дыхание. Когда их тяжело нагружают, у кпх порой начинает идти кровь носом, и они издыхают. В Тикунамайо мы достигли tambo - дома отдыха для путешественников, и здесь заночевали. В доме не было никаких удобств, и мы спали на открытом воздухе, несмотря на резкий холод и сырой туман.
На следующее утро мы увидели Сорату в кристально прозрачном воздухе внизу под нами; ее домики чак н сверкали в свете восходящего солнца. Последний раз мы увидели ее, уже находясь над самым перевалом, затем она скрылась за поворотом тропы, и леденящий ветер со снежных полей набросился на нас. Скользя и спотыкаясь на льду, мулы преодолели последний склон и перевалили через гребень хребта.
Следующая ночевка была в государственном заезжем доме в Яни. Некогда это был центр богатых золотых приисков, которые разрабатывались самым примитивным образом. Об этом месте существует легенда, которая может понравиться любителям всякой небывальщины.
На рубеже нынешнего столетия два боливийских офицера, возвращаясь из поездки в район Бени, прибыли сюда поздно ночью и, заметив в дверях соседнего дома хорошенькую девушку, кинули жребий, кому попытать счастья в любви. Проигравший остановился у коррегидора - старшины деревни - и на следующее утро, к своему ужасу, обнаружил собрата офицера мертвым на разбитом каменном полу пустого дома, теперь представлявшего собой сплошные развалины, хотя он мог поклясться, что прошлой ночью дом выглядел не только целым, но и обитаемым.
- Этот дом уже давно лежит в развалинах, сказал коррегидор.- Ни дверей, ни девушки здесь не было, мой капитан. Вы просто видели призрак.
- Но почему это место проклято? - спросил офицер.Почему мы оба увидели призрак? Может, тут когда-нибудь было совершено преступление?
- Не могу вам сказать, мой капитан. Мы ничего не Енаем и никак не можем объяснить появление призрака. Время от времени он показывается, но только пришлым, а 1:ам, местным жителям,- никогда! Вот все, что мы знаем.
Люди, знакомые лишь с Европой и Востоком, и понятия не имеют, что представляют собой эти тропы в Андах! Индейцы, мулы и, конечно, вездесущие ламы, наверное, единственные существа, которые могут без особого напряжения ходить по ним. Эти тропы узки, усеяны подвижной галькой. На протяжении тысяч футов они карабкаются вверх по крутизне, которую я могу сравнить лишь с боком великой пирамиды, затем по другую сторону перевала срываются в пропасть тесно примыкающими друг к другу зигзагами. По огромным валунам, образующим какую-то гигантскую лестницу, мулы прыгают, как кошки, с камня на камень. По обе стороны острых как бритва кряжей тропа обрывается в пропасть, заполненную грязью. По краям тропы лежат кости павших животных, и то тут, то там стервятники устраивают свалку возле разлагающегося трупа лошади или мула. Местами тропа становится не чем иным, как узким, извилистым карнизом, выбитым в скале на высоте нескольких сот футов над дном долины; мулы почему-то норовят идти здесь по ее внешней, обращенной к бездне, кромке. Всадник смотрит вниз, и душа уходит у него в пятки - ведь несчастные случаи тут нередки. А в голову как назло лезут рассказы о том, что случается, когда нога мула попадает на шатающийся камень,- пронзительный рев падающего животного и нет человека.
Многие индейцы идут этими тропами с каучуковых плантаций, неся на спине тяжелую ношу, которая поддерживается ремнем, закинутым на лоб. Они не берут с собой продовольствия и в течение десятидневного перехода без заметной потери сил поддерживают себя тем, что жуют смешанные с известью листья кока *. Европейцы не могут жевать кока без вреда для себя, так как нужны поколения, чтобы приучить организм к его дурному действию, несомненно объясняемому наличием в нем кокаина. Признаки легкого наркотического опьянения наблюдаются даже у индейцев, жующих кока.
По пути к нам присоединился один врач-иностранец и с таким жаром стал распространяться о разных болезнях, что я усомнился в его профессиональной компетентности. Как-то раз он остановил проходившего индейца и, спешившись, исследовал большую опухоль на его щеке.
- По-видимому, раковое разрастание или опухоль,заметил он.- Этот народ не вылезает из болезней.
Не успел он договорить, как "разрастание" перекочевало с одной щеки на другую. Это была жвачка кока! С раздражением взглянув на индейца, врач без звука взобрался в седло и на протяжении нескольких миль не произнес ни слова.
Спуск по восточной стороне хребта занял целый день. Мы то поднимались по крутым склонам, едва переводя дух, то соскальзывали вниз по щебню, оползавшему под копытами мулов. Внизу ничего не было видно, кроме моря облаков, из которых торчали верхушки гор. На высоте 13 000 футов мы достигли линии лесов - это были редкие, искривленные и чахлые деревья, не выше человеческого роста. Затем, по мере того как мы спускались все ниже, идя сквозь курящуюся завесу облаков, начали появляться папоротники и цветы, и морозный воздух высот сменился теплым дыханием yungas.
На следующий день небо снова было безоблачно, и мы вошли в густую субтропическую растительность. Спускаясь вниз по такой крутизне, что волосы становились дыбом, мы дошли до капустных пальм и магнолий *. Здесь уже давала себя знать жара, и мы были рады снять кое-что из одежды. Еще один трехтысячефутовый спуск - и мы оказались в тропиках, в душной теснине, где густой лес захватывал и удерживал ленивые клочки влажного тумана, который наползал сверху и не пропускал солнечного света.
Нам нужно было добраться до реки, но в Мапири свирепствовала малярия, и мы решили остановиться в поселке сборщиков каучука Сан-Антонио, где заправлял делами австриец по фамилии Молль. Единственной достопримечательностью этого места, которое представляло собой кучку лачуг на небольшой расчистке в лесу, был семилетний ребенок - полукитаец-полуиндеец, который не только ходил за провизией на рынок в Мапири, но и готовил для всех обитателей этой фактории, и готовил, надо сказать, превосходно! Такие дети, как правило, очень рано развиваются, но когда детство кончается, они очень мало продвигаются в своем развитии и редко достигают пожилого возраста.
Жалкие лачуги с глинобитными полами представляли собой грубые срубы, прикрытые пальмовыми листьями. Мапири мог похвастаться пятнадцатью такими жилищами. Они стояли вокруг заросшего сорняком пустыря, который должен был изображать площадь; церковь тоже была, попросту говоря, полуразвалившейся лачугой с покосившимся крестом.