Но позднее, когда Тургон узнал о разорении Фаласа и гибели древних Гаваней Корабелов, что лежат вон там, впереди, и стало известно, что Кирдан с остатками своего народа уплыл на юг в бухту Балар, Тургон отправил новых посланцев. Немного лет прошло с тех пор, но мне эти годы кажутся самыми долгими в моей жизни. Ибо я был одним из тех гонцов. Я был еще юн по счету эльдар — я родился в Средиземье, здесь, в Неврасте. Моя мать из Серых эльфов Фаласа, она в родстве с самим Кирданом — в первые годы владычества Тургона в Неврасте было большое смешение племен, — и от народа матери мне досталась душа морехода. Потому меня и отправили в числе прочих. Ибо нам было велено разыскать Кирдана и просить его, чтобы он помог нам построить корабли: Тургон надеялся, что его послания и мольбы о помощи достигнут Западных Владык прежде, чем все погибнет. Но я задержался в пути. Мало земель видел я до тех пор — а мы пришли в Нан-татрен весной. Очарование того края неизъяснимо, Туор, — ты поймешь это, если тебе самому когда–нибудь придется идти на юг вдоль Сириона. Он исцелит от тоски по морю любого, кроме тех, кого влечет сама Судьба. Улмо там — лишь слуга Йаванны, и красота той земли даже не снилась жителям суровых северных гор. В тех краях Сирион вбирает в себя Нарог, и не спешит более, но струится тихо и раздольно по пышным лугам, а по берегам реки, искрящейся на солнце, высится стройный лес цветущих ирисов. В траве рассыпаны цветы — как самоцветы, как прозрачные колокольчики, как алые и золотые огоньки, как мириады многоцветных звезд на зеленом небосводе. Но прекраснее всего ивы Нан–татрена. Их бледно–зеленые кроны серебрятся на ветру, а в шелесте бесчисленных листьев звучит чарующая музыка: дни и ночи напролет стоял я по колено в траве, и слушал, и не мог наслушаться. И чары той земли пали на меня, и забыл я Море в сердце своем. Я бродил по лугам, давая имена незнакомым цветам, или лежал и дремал под пение птиц и гудение пчел. Жил бы я там и поныне, забыв о моих сородичах — и о мечах нолдор, и о кораблях телери, — но судьба моя решила иначе. Или, быть может, сам Владыка Вод — велика его власть в том краю.
И вот однажды пришло мне на ум построить плот из ивовых сучьев, чтобы плавать по светлому лону Сириона. И я сделал этот плот, и так решилась моя судьба. Ибо случилось как–то раз, что я выплыл на середину реки, и вдруг налетел шквал. Он подхватил плот и унес меня из Края Ив вниз по реке, к Морю. И так, последним из посланцев, прибыл я к Кирдану. Из семи кораблей, что строил он для Тургона, шесть были уже готовы. Один за другим уплывали они на Запад, и ни один до сих пор не вернулся, и никаких вестей о них не слышно.
Но соленый морской ветер вновь пробудил во мне дух народа моей матери, и радовался я волнам и постигал науку мореплавания так легко, словно знал ее всю жизнь. И когда последний — самый большой из всех — корабль был закончен, я рвался в море идумал так: «Если правду говорят нолдор, на Западе есть луга, с которыми не сравниться и Краю Ив. В Западных землях нет увядания, и Весна бесконечна. Вдруг и мне, Воронве, посчастливится достичь тех земель? Как бы то ни было, лучше блуждать в морских просторах, чем во Тьме с Севера». Гибели я не боялся — ведь корабли телери не тонут.
Но Великое море ужасно, о Туор сын Хуора; и оно ненавидит нолдор, ибо повинуется Приговору валар. В нем таятся опасности пострашнее гибели в бездне: тоска, одиночество и безумие; ужасные бури — и безмолвие; и мрак, где гибнет всякая надежда, где нет ничего живого. Много берегов, диких и неприютных, омывает оно; много в нем островов, полных страхов и опасностей. Не стану омрачать твою душу, о сын Средиземья, повестью о семи годах скитаний — семь долгих лет носило меня по Великому морю, от крайнего Севера до крайнего Юга; но Запада мы не достигли, ибо Запад закрыт для нас.
Наконец нас охватило черное отчаяние. Мы устали от всего мира и повернули к дому, решив бежать от судьбы, что так долго щадила нас — лишь затем, чтобы больнее поразить потом. Мы уже завидели гору, и я радостно вскричал: «Смотрите, Тарас! Моя родина!» Но в этот миг пробудился ветер и примчал с Запада тучи, отягченные бурей. Волны гнались за нами, как живые твари, исполненные злобы, и молнии хлестали корабль; он превратился в беспомощную скорлупку, и море яростно набросилось на нас. Но меня, как видишь, пощадило: почудилось мне, что волна, мощнее, но спокойнее остальных, подняла меня с корабля, и высоко вознесла на гребне своем, и, накатив на берег, выбросила на утес и отхлынула, обрушившись в море огромным водопадом. До твоего прихода я провел там не больше часа, и у меня все еще кружилась голова, когда я услышал твой голос. У меня и поныне стынет кровь при мысли о море. Оно поглотило всех моих друзей — а мы столько лет вместе скитались вдали от смертных земель…
Воронве вздохнул и тихо продолжал, словно говоря сам с собой:
— Но как же сияли нам звезды там, на краю мира, когда ветер ненадолго отдергивал завесу облаков на западе! И вдали виделись нам белые тени — но были ли то дальние облака, или и впрямь довелось нам узреть вершины Пелори над утерянными берегами дома эльдар, как думали иные из нас, я не знаю. Далеко они, очень далеко, и кажется мне, что никому из смертных земель не суждено более достичь их.
Тут Воронве умолк. Наступила ночь, и звезды сияли холодным блеском.
Вскоре Туор с Воронве снова встали и отправились в путь, оставив море позади. О начале их путешествия рассказать почти нечего, ибо шли они по ночам, от заката до восхода, и тень Улмо скрывала их, так что никто не мог увидеть их среди лесов, лугов, болот и скал. Шли они осторожно, опасаясь видящих в ночи соглядатаев Моргота и чуждаясь хоженых путей. Воронве вел, а Туор следовал за ним. Он не задавал лишних вопросов, но примечал, что идут они прямо на восток вдоль подножий гор, и на юг не сворачивают. Туор дивился этому, ибо, как и большинство эльфов и людей, думал, что Тургон живет где–то вдали от северных войн.
Медленным был их путь в сумерках и по ночам, в бездорожной глуши, а из владений Моргота нагрянула жестокая зима. С севера задули пронзительные ледяные ветра, от которых не защищали даже горы, и скоро снег засыпал вершины, замел перевалы и завалил леса Нуат еще до того, как облетела листва с деревьев[16]. Они тронулись в путь в первой половине нарквелие, но еще до того, как они достигли Истоков Нарога, наступил хисиме с жестокими морозами.
Брезжил тусклый рассвет, когда путники после тяжелого ночного перехода наконец увидели перед собой долину, откуда выбегал Нарог — и Воронве застыл, пораженный горем и ужасом, не веря своим глазам: там, где некогда в огромной каменной чаше, выточенной струями вод, блистало меж крутых лесистых берегов прекрасное озеро Иврин, ныне все было испоганено и разорено: деревья повалены и сожжены, каменные берега разбиты, воды озера растеклись и стояли безжизненным болотом. На месте Иврина теперь была лишь грязная замерзшая лужа, и над землей, точно липкий туман, висел смрад разложения.
— О горе! — вскричал Воронве. — Неужели и сюда пробралось зло? Некогда это место было недосягаемо для Ангбанда — но лапы Моргота тянутся все дальше.
— Это то, о чем говорил Улмо, — сказал Туор. — «Источники отравлены, и сила моя уходит из вод этого края».
— Здесь побывала какая–то тварь пострашнее орков, — заметил Воронве. — Страх тяготеет над этим местом.
16
Леса Нуат не упоминаются в «Сильмариллионе» и не обозначены на карте к нему. Они тянулись к западу от верховий Нарога до истоков реки Неннинг.