Утонул он, когда кунгас уже находился далеко впереди, и поэтому никто не видел, как это произошло, и никто не мог прийти ему на помощь. Вероятно, неожиданно для него опрокинуло лодку, а потом или ударило его где-нибудь головой о камень, или затянуло в водоворот и заставило нахлебаться воды.
Иван Громов
Когда мы сплавились к устью Оротукской протоки и наш кунгас пристал к высокому правому берегу Колымы, я, взяв ружье, пошел вдоль берега протоки посмотреть окрестности. Недалеко от своей новой стоянки я увидел палатку, стоявшую на берегу, заглянул в нее и, получив разрешение, вошел внутрь. В ней были орочи — мужчина и женщина. Он заговорил сначала об охоте, вернее, стал меня расспрашивать о ней, видя у меня в руках ружье. Потом стал рассказывать о себе, о том, что ему колхоз построил новый дом в поселке Тыэллах на другом берегу Колымы, почти напротив этого места, о том, что здесь они работают на сенокосе, что тут у них бригада орочей.
«Моя, — говорил он, — не якут, моя ороч». И еще сказал, что он охотник.
Во все время разговора, пока он мне рассказывал все это, я думал о том, где я видел уже этого человека раньше? Лицо его мне сразу же показалось очень знакомым, и вот я думал, слушая его и стараясь вспомнить, кто он, когда и где я его видел? И мне это удалось, даже имя и фамилию его я успел вспомнить.
Поэтому в ответ на его последние слова я спокойно сказал: «Я знаю — ты Иван Громов». Он даже подпрыгнул, сидя на полу, так поразили его мои слова и радостно вскричал: «Почему твоя знает?». Он был очень удивлен моей осведомленностью о нем. И тут я напомнил ему, при каких обстоятельствах я видел его раньше, пять лет назад, и притом не один раз, кажется, это было. Напомнил, как в начале лета 1940 года он заезжал к начальнику Нечинского разведрайона Николаю Николаевичу Малькову, привез и продал ему медвежью шкуру, которую обещал ему раньше, что, кроме медвежьей, у него были с собой волчья шкура и шкура рыси, которые он вез сдавать на факторию в Оротук. Меня тогда так же, как и Малькова, удивило, что на медвежьей шкуре, содранной целиком с пальцами лап и когтями, были обрезаны уши и зашиты ушные и глазные отверстия. Он объяснил, что это обычай орочских охотников, которые делают это, чтобы убитый медведь не мог услышать и увидеть, кто его убил, и не мог бы рассказать другим зверям, чтобы те отомстили охотнику.
Он все это вспомнил, кажется, вспомнил и меня. Выражал по этому поводу восторг и даже восклицал: «Жаль, ичпирта нету!».
Потом он рассказывал, что зимой будет охотиться на белку и горностая на Детрине недалеко от нашего Усть-Омчуга. Я приглашал его заехать к нам с братом, дал ему адрес и нарисовал схематический план расположения нашего дома. Просил, чтобы он привез и продал нам мяса. Он обещал, и мы расстались друзьями. Потом и он не раз заходил на нашу стоянку, пил у нас чай, хвалил мои медвежьи шкуры, развешанные на солнце, и даже просил, чтобы я продал ему одну из них, снятую с первого медведя, недавно поднявшегося из берлоги, и поэтому еще не линявшую — пушистую и теплую. Он хотел сделать из нее себе одеяло. Но я сказал, что не могу этого сделать, потому что она дорога мне как память о первом медведе.
Иван Громов действительно заехал, кажется, в один из январских дней. Верхом на оленях он и его жена подъехали прямо к дому, в котором мы с братом и его семьей жили. Помню, Инна и еще кто-то из детей садились на них верхом, и Иван покатал немного их, поводив оленей возле дома. Они привезли нам, как обещал Иван, кусок оленьей туши и целый мешок беличьих тушек. Мы долго потом ели этих ободранных белок, похожих, должно быть, на ободранных крыс. Хотя ободранных крыс мне видеть, конечно, не приходилось, но сходство ободранных белок с воображаемыми крысами несомненно, особенно это придают им ободранные тонкие длинные хвосты.
Мы угостили их ужином, и они опьянели от самой малой дозы спиртного. При этом Иван опьянел гораздо сильней, чем его жена, и она еще возилась, ухаживая за ним. Он довольно долго лежал, прежде чем пришел в себя настолько, чтобы быть в состоянии добраться до своей стоянки, расположенной на берегу реки где-то недалеко от поселка.
И вот прошло еще 10 лет. В 1955 году летом я стоял у дороги в поселке Транспортном, ожидая попутной машины. Подошла машина, идущая в противоположном направлении. Остановилась. Из ее кузова спрыгнули на землю несколько пассажиров. В одном из них я, присмотревшись, узнал Ивана Громова. На этот раз и он меня узнал. Подходит и говорит: «Балодин, что ли?». Орочи вместо «в» произносят «б».