Конечно, я ничего ему не сказал об этом, считая, что он и сам должен был бы соображать, что удовлетворение своих прихотей или прихотей начальника партии, любителя вареников с сыром и сметаной, отнюдь не входит в круг задач внутреннего транспорта полевой партии.
Кроме того, я не сказал ему и о несравнимости условий, в которых работают партии разных масштабов. Конечно, в крупномасштабных партиях гораздо легче перенести временное отсутствие транспорта. Там можно оторвать лошадей от работы на несколько дней и даже довольно длительные периоды обходиться без транспорта. Другое дело — на мелкомасштабных работах, например, в партиях стотысячного масштаба. Там гораздо труднее переносить даже кратковременное отсутствие транспорта. Без лошадей там можно обходиться только в дни вынужденных простоев, связанных с непогодой.
Но этому самодовольному любителю сметаны и вареников с сыром пришлось бы забыть о своих прихотях, окажись он в моем положении в том же 1945 году. Две старые больные клячи и 1300 км2. О каких же варениках можно мечтать? В таком положении, как говорится, не до жиру — быть бы живу.
Снова камералка
Опять я сидел в том же правом (южном) углу второй комнаты нашей камералки, в которой кроме меня из начальников партий сидели только С. И. Кожанов и А. С. Красильников. Перед моим столом по-прежнему было крайнее правое окно фасада, справа у глухой фронтонной торцевой стенки, не имевшей ни окон, ни дверей, стояли стеллажи с разложенными на них коллекциями горных пород. Слева от меня у второго окна стояли, как и раньше, четыре сдвинутых попарно стола, обращенных узкими сторонами к окну. За ними по-прежнему сидели С. И. Кожанов, Ниспевич, Ельницкий и Данилевич. Последние два спинами опирались на тесовую стенку кабинета начальника отдела, а двое других сидели спинами ко мне.
А. С. Красильников занимался, сидя у одного из окон задней стены (северо-западной), выходящей не на улицу. Он сидел в полоборота к нам за столом, приставленным к окну узкой стороной, а напротив него, за другим столом, придвинутым к переднему краю его собственного, сидел его прораб N. В начале зимы А. С. Красильников постоянно подсмеивался над N. и поддразнивал его из-за того, что тот, следуя чьему-то совету, вымыл голову красным стрептоцидом для предотвращения дальнейшего выпадения волос. В связи с этим у него выкрасился лоб и все лицо покрылось неравномерными полосами красно-оранжевой краской, которая была заметна и на светло-русых волосах.
Красильников говорил, что он пижон, франт и потому выкрасился, желая стать покрасивее, а тот, переживая свою неудачную операцию, молча переносил добродушное подтрунивание.
В начале зимы я делал попытки обработать, выделать шкуру первого убитого мною медведя — ту, которая была лучше, снятая с медведя, еще не начавшего линять после того, как он пробудился от зимней спячки. У нас в отделе был один прораб, учившийся раньше в кожевенном техникуме. Он меня инструктировал, как это нужно сделать, и я проделывал то, что он советовал, но у меня ничего не получилось. Шкура не стала мягкой, не хватило у меня и терпения.
Осенью, когда я приехал, племянницы научили Димку говорить «дядя Итя» и были очень рады тому, что это у них получилось.
Состав нашего геолого-поискового отдела пополнился теперь начальниками партий — Игорем Борисовичем Ларионовым, Алексеем Александровичем Семеновым, Артуром Кристом и Лорви. Последние два во время войны были интернированы и сидели в стройбате, так как первый из них был настоящий ариец, немец с красной кожей лица, а второй был финн. Теперь оба они были уже на свободе.
На свободе оказался теперь и Л. Ф. Сиверс, русский человек с немецкой фамилией, не придававший значения тому, какую национальность ему припишут во время Всесоюзной переписи населения за два года до войны. Он так понимал интернационализм и за это поплатился, просидев три года в стройбате и вскоре после освобождения преждевременно скончавшись.
1946
Опять на Веселой
Весной 1946 года, когда я уже заканчивал отчет по Таяхтахской партии, мне предложили опять путевку в дом отдыха «Веселая» (правильное название «Стахановец». — Ред.) в устье речки Дукча, на берегу бухты Гертнера Охотского моря. Поехал я туда вместе с Алексеем Федоровичем Михайловым. Была вторая половина марта. В Усть-Омчуге и на дороге в Магадан, проделанной нами ночью в кабине грузовика, стояли еще крепкие морозы. Морозно было и в Магадане. Мы приехали туда очень рано на рассвете и были рады тому, что нас с нашими вещами впустили в прихожую так называемого общежития АХО, чтобы там дождаться утра и приступить к поискам попутной машины, которая отвезла бы нас на устье Дукчи.