Несмотря на то что Магадан своевременно спрятался от моря, вернее, от бухты Нагаева, с которой зимой нередко дуют штормовые, валящие с ног ветры, как бы отгородившись от нее невысоким, правда, водоразделом между бухтой и р. Магаданом, он все же заметно пострадал от взрыва. Во многих домах города отголосками взрывной волны вышибло стекла в окнах южной стороны. В частности, здание Главного управления Дальстроя лишилось буквально всех стекол в окнах южного фасада.
Жители города потом рассказывали, что им никогда в жизни не приходилось слышать ничего даже приблизительно напоминающего этот громоподобный колоссальной силы звук взрыва, который не с чем было сравнить и уподобить грому можно было только условно.
Отдаленный гул взрыва слышали, как они уверяли, люди, находившиеся на одной из разведок нашего управления, находящейся на расстоянии приблизительно 250 км по прямой линии от Магадана.
Если вспомнить, что взрыв первой атомной бомбы — то ли «Малыша», толи «Толстяка», наши газеты в августе 1945 года уподобляли по силе взрыву 20 000 тонн тринитротолуола, то следует сделать вывод, что слухи о том, будто взорвавшийся пароход был весь гружен взрывчатыми веществами: аммонитом, динафталитом или толом, были неверны, потому что если принять условно, что грузоподъемность его была всего 5000 тонн, то сила взрыва его равнялась бы одной четвертой части колоссальной силы взрыва каждой из бомб, повергнувших Хиросиму и Нагасаки.
В Нагаево взрыв был гораздо слабее. Во всяком случае, взрывная волна не разрушала построек, не сметала стен.
Эпилог
На этом воспоминания обрываются.
Из письма, датированного 19 марта 1972 г., родственнику Андрею, которое прилагается к 42 тетрадям воспоминаний, мы узнаем, что работать над воспоминаниями Виктор Володин начал сравнительно недавно.
«…Сам тоже болею и потому ничего не делаю по делу, которое хотел бы кончить. Это письмо пишу, лежа на больничной койке. Незаметно подкралась ко мне и сразу набросилась на меня страшная болезнь, о существовании которой и тем более о существовании у меня, я ничего не подразумевал еще какой-нибудь месяц с небольшим назад. У меня вдруг отказали мои собственные ноги — превратились в чужие, какие-то ватные, что ли. Я не могу на них стать и тем более ходить. Началось все с того, что я вдруг упал на ровном месте без всяких причин и без головокружения, а потом все более и более развивалась скованность движений и отсутствие способности сохранять равновесие. Нарастало бессилие ножных мышц. Теперь лежу уже в третьей больнице. В первую попал накануне Нового года. Но поводом для этого служила совсем другая болезнь. Тогда я мучился от острой кишечной непроходимости — хотели резать, но обошлось, а в десятых числах января наступила эта новая болезнь. 13-го числа я лег. Дней через 10 выписался, но дома мне становилось хуже, и меня уговорили лечь опять. Вот и лежу, и не вижу никаких перспектив. Все лечение состоит в физиотерапии… А что должно принести исцеление, я не знаю. Разумеется, что надеюсь или, по крайней мере, хочу надеяться на то, что оно наступит, но откуда оно должно взяться….
Разумеется, что я тебе очень благодарен за тот сизифов труд, который ты затратил, читая мои литературные экзерсисы. Конечно, о твоих похвальных отзывах я уже и не говорю. Они чрезвычайно лестны для меня, но мне кажется, что ты слишком щедр в своих оценках. Большое спасибо тебе за это! А также и за то, что ты выражаешь готовность читать еще мои воспоминания. Я непременно воспользуюсь твоим любезным разрешением и пришлю в ближайшее время — у меня есть законченные тетради…».
Виктор Дмитриевич Володин с племянницами Надеждой и Инной. Фото 50-х гг. XX века.
Повествование обрывается 1947 годом, хотя, судя по сохранившемуся черновому плану последующих глав, воспоминания предполагалось завершить 1961 годом, подведя итог 25-летнему пребыванию на Севере.
— Первый отпуск в 1948–49 гг.
— Возвращение из отпуска. В россыпном отделе — 1949, 50, 51, 52 гг.
— Второй отпуск 1952–53 гг.